Черная молния вечности (сборник)

Поэзия обращает количество в качество, в отличие от масскультуры – прислужницы глобализма, обращающей качество в количество. Но так называемому «идеальному», то есть глобальному обществу поэзия не нужна, а поэты – тем более. Об этом прозорливо говорил ещё в античные времена великий Платон. Впрочем, термин «идеальное общество», подаренный нам Платоном тысячелетия назад, весьма сомнителен, как и сомнителен термин «демократия», исторгнутый на свет Божий рабовладельческим строем. Поэтому я постоянно заключаю слова «идеальное общество» в кавычки и открывать их не собираюсь. На сей счёт и без меня мудрецы найдутся.

Но если всё-таки следовать логике Платона, то современный Евросоюз – пародийное подобие рухнувшего СССР – помаленьку обращается в настоящее «идеальное общество», поскольку истинная поэзия в Европе сходит на нет. Исходя из современной реальности и темпов «еврошизации», человеческой жизни вполне достаточно для искоренения поэзии как проявления Божественного Духа. И это не тёмный футурологический прогноз, а жёстко расчисленное грядущее, ибо дети в Западной Европе стихов практически не пишут. «Идеальному обществу» не нужны трезвые мечтатели, но необходим безумный человек-покупатель. Такое целенаправленное преображение человека творящего в человека покупающего явно не кончится торжеством абсолютного добра. Чем кончится, загадывать просто не хочется, ибо обращение мононациональных стран Европы в многонациональные уже сейчас ставит такие глобальные вопросы «глобализму», что тень грядущего порою кажется чёрным солнцем. Забытый ретивыми поклонниками в литературной суете, кумир шестидесятых годов прошлого века, мужественный Эрнест Хемингуэй в своей Нобелевской речи сказал:

«Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве. Писательские организации могут скрасить одиночество, но едва ли повысить качество его работы. Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко это идёт во вред творчеству. Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело – изо дня в день видеть впереди вечность – или отсутствие таковой».

Замрём на миг во тьме с закрытыми глазами, откроем глаза – и без страха вглядимся в грядущее, ибо человек – машина времени, и грядущее – в нас, равно с вечностью и с голосом нашей совести.

Искра вечности Божьей светится в каждом из нас. И дай нам Бог хоть малым светом озарить погибающие души и обозначить свет живым.

И – за глобализм!.. За глобализм Человека! Да услышится голос Человека над поруганными землями, над отравленными водами под слепнущим уходящим небом! Да возвысится голос Человека о надежде и спасении в борьбе с мировым злом и одиночеством, и золотое Солнце победы закроет чёрное Солнце погибели в Новом Небе над Новой Землёй.

Сны последних времён (документально-художественное историческое повествование)

Часть первая

Глава первая

Сокровенную историю нашего бытия ведает один Господь, и «проходит образ мира сего». Суетный, настырный человеческий разум не ведает даже то, что знает: ибо глухонемые в бессветной ночи следуют за слепцами, а слепцы громовым полднем тщатся услышать от глухонемых неизречимое слово истины. Но вопреки здравому смыслу вершится история мира, не прерывается дыхание спящих и бодрствующих, пылают живым огнем умершие тысячу лет назад звезды и не отводят глаза от восходящего, тяжелого солнца последние белые орлы.

Но уже дрожат, колеблются, сдвигаются краеугольные планетарные камни – и неспешно расходятся в праздной, благостной, одинокой толпе два одиноких человека. И не слышит их шагов никто. И никто в каменном зимнем городе не знает, что они уже не встретятся на этом свете. И ни радости, ни печали, и равнодушное одиночество вокруг. Но томят грозовые предчувствия души, забывшие свое бессмертие, – и тень грядущего незримо застит серебряное солнце Рождества.

* * *

Нынешней ночью он опять виделся во сне с покойной матерью. Эти сны он не отделял от жизни, но не говорил о них никому, бережно хранил в себе потустороннюю явь – и она ответно хранила его одиночество от безумия. Но сегодняшний сон выпадал из ряда заветных видений, он был подобен смертоносному камню, всплывшему со дна ледяной, угольной, бесплодной тьмы. Огромный – огромней неба, – осклизлый камень, как неземное чудовище, поглощал сознание, обращал пустотой цепенеющие мысли, выворачивал наизнанку гудящее сердце – и не доставало сил опрокинуть его в бездну забытья.

Но как прекрасно было все вначале. Ему снилась солнечная лесная дорога. Теплый ветер шелестел в молодой дубовой листве, светились птичьими глазами кусты отцветающего шиповника, клубились облака света над дальними соснами – и он, повзрослевший и в кого-то влюбленный, возвращался по старой, укромной дороге с войны. Мать сидела на раскладном стуле возле дома, молодая, красивая. В белом глухом платье и серебристой широкополой шляпе, как в ранние годы. Он первый увидел ее, но она тотчас подняла голову и воскликнула:

«О, Боже, наконец-то!.. О, Боже, я всегда знала, что ты живой! Теперь тебя никогда не убьют!..»

Он бросился навстречу матери, но в этот миг световое пространство вдруг обратилось мраком. Мрак был тверд и холоден, как зимнее стекло. Он в ярости ударил кулаком в мутную, непроглядную твердь, но она даже не дрогнула – и умирающим эхом прошелестел материнский голос: «… не убьют!». Он беспомощно, как после нежданной обиды, оглянулся и узрел нечто двуногое, с черным квадратом вместо лица. Это омерзительное нечто злобно прохрипело:

«Ты должен продать все рождественские открытки!.. Все до единой!.. Не продашь – не вернешься!.. Тебя убьют на войне!..»

И нечто швырнуло под ноги в колкую, ржавую траву пачку рождественских открыток, которые он нарисовал к праздникам и не сумел вовремя сбыть оптовым торговцам.

Дрожащими руками он подобрал аляповатые картинки с ангелочками, прижал их к груди – и рванулся в глубь леса по травяной дороге. Но лес враз предстал городом, ромашковая поляна обратилась пустой заснеженной площадью, на площади появился невысокий резколицый человек в странной лохматой шапке и что-то сказал ему на чужом языке. Он вопрошающе посмотрел в глаза резколицему, тот неожиданно улыбнулся, еще раз глухо повторил непонятные слова, и удивительно – он вдруг без перевода понял неведомую речь: незнакомец предлагал продать открытки. Он устремился к нему, но тотчас из-за спины незнакомца возник двуногий черноквадратник. Возник – раздвоился, как расколотое полено, – и презрительное двуголосье пролаяло:

«Он ничего у тебя не купит! Ничего!.. Тебя убьют на войне! Мы так хотим!.. Ты мертв, ты мертв! Мы уже сказали твоей матери, что ты мертв!..»

Он с лихорадочной надеждой посмотрел на резколицего, но тот устало покривился в усмешке, брезгливо махнул рукой в сторону черноквадратной нежити, – те еще истошней завопили:

«Ты мертв, мертв, мертв!..» – и все оборвалось. Сон отпечатался в памяти, как профиль безумного императора на монете, – и вечности было мало, чтобы стереть его, и тусклое январское солнце в окне было немощно и беспомощно, как сердце в предсмертном сне.

Неужели он когда-то безоглядно любил этот город? Мгновения или века минули с тех пор?.. «Вена, Вена…» – шептал он, засыпая после бесконечных, бесцельных, но сладостных и счастливых блужданий по дворцовым улицам и площадям, – и просыпался с ощущением неизбежного, тайного счастья. Но, Боже, где, на каком перекрестке любовь оставила его душу наедине с самим собой?! Где высокомерная голубоглазая девушка с весенней набережной Дуная? С опущенной головой проходил он мимо, боясь споткнуться о ее холодный, неотвратимый взгляд. Как схожа была она со Стефанией, с его первой школьной любовью, с которой он не обмолвился ни единым словом. А ведь ему передавали, что она ждет его признания, ждет его любви. Какая сила отвратила от любви, чья неколебимая воля с презрением укротила его пылкие порывы, оставив душе чудные грезы и веру в нечто высшее, чем простая земная любовь?.. Он не знал имени незнакомки, но про себя называл ее Евой. Где она теперь? После смерти матери, когда он во второй раз вернулся в Вену, недоступная «Ева» исчезла из его жизни навсегда. Сколько раз он часами стоял у темнеющей, вечерней реки, но, увы, безнадежно – лишь кружение в голове от водных огней и слепое возвращение в никуда.