Черная пурга

С тех пор Глаша никогда не видела Лизу и ничего о ней не слышала. Лиза не появилась в Идринском. Имея достаточно денег, заработанных в Туре, улетела в неизвестном направлении. История повторилась. Когда-то прадеда Глаши, Георгия Михайловича Суворова, жена-полячка бросила в беде и уехала в Польшу. Теперь жена отца бросила его и всю его семью.

2

Директор Туруханского детского дома Николай Васильевич Егоров встретил Глашу приветливо. Разговаривал, не показывая своего превосходства, ни одним словом не унижая ее достоинства. Он деликатно расспросил ее о прошлой жизни. Затем сказал:

– Сейчас тебя проводят в баню, выдадут новую одежду. Несколько дней придется пожить в изоляторе. Нам надо выяснить: нет ли у тебя каких-нибудь болезней. Если обнаружим, обязательно вылечим.

Одиночество в изоляторе угнетающе действовало на девочку. Ее одолевала тоска по близким и беспокойство за свое будущее. Томила неизвестность. Она подошла к дежурной и попросила:

– Разрешите мне сходить к бабушке?

– Покидать изолятор запрещено, – строго ответила дежурная.

Глаша изменилась в лице: рухнула надежда увидеться с родным человеком, возможно, в последний раз. Дежурная заметила перемену в настроении девочки и смягчилась:

– Где живет твоя бабушка?

– Она на причале ждет пароход.

– Сходи, повидайся, но долго не задерживайся.

Глаша несколько раз навещала бабушку, которая нашла приют под брезентом, прикрывающим какие-то ящики на причале. Здесь же ожидали пароход и другие пассажиры, в том числе и семейная пара, с которой Глаша познакомилась на пароходе. Они на берегу разводили костер, варили еду, спали под брезентом. Увидев Глашу, завязали с ней беседу, попросили рассказать про ее жизнь на фактории. Затем Лидия Николаевна достала из чемодана блокнот и карандаш, предложила нарисовать что-нибудь на память. На листке бумаги вытянулось дерево, под ним присела девочка, которую в спину толкал олень.

– Что означает этот рисунок? – спросила Лидия Николаевна.

– В интернате не было туалета, все оправлялись за кустами. Олени эвенков с удовольствием поедали соленый снег. Однажды я присела у дерева, а олень подошел сзади и стал легонько носом толкать меня, чтобы я быстрее освободила ему место.

– Удивительный случай, – произнес муж Лидии Николаевны, – и так образно изображен на рисунке.

Он, видимо, находясь в Туре, не интересовался жизнью эвенков. Зимой в стойбищах оленеводы заносят в холодную часть чума снежные блоки и ночами справляют на них малую нужду. Затем эти блоки выставляют оленям, которые в ожидании лакомства подходят к чумам.

Семейная пара сделала еще одну попытку уговорить – теперь уже бабушку – отдать им девочку. Агафья Прокопьевна, как и Лиза, категорически им отказала:

– Ребенок не вещь, чтобы его дарить. Представьте себя на месте ее матери, когда она узнает, что ее дочь отдали незнакомым людям…

Постоянно отпрашиваться из изолятора Глаша не могла, боялась отказа. Прибежав на причал в очередной раз, не нашла бабушку. Она исчезла, как и все люди, ожидавшие пароход. Глаша смотрела на Енисей в надежде увидеть пароход, увозящий бабушку. Река не оправдала ее надежд, она казалась враждебной. По ней на север увезли отца, а теперь уплыла на родину бабушка. На Енисее виднелась одна-единственная лодка рыбака. Глаша отвернулась от реки и медленно стала подниматься на высокий берег. Сердце девочки разрывалось от боли. «Увижу ли я когда-нибудь бабушку?» – с горечью думала она. Понурив голову, брела в детский дом, готовая заплакать в любой момент. Одиночество и тоска по близким людям тревожили детскую душу.

Жизнь в детском доме Глаше понравилась. Здесь было самообслуживание. Питание хорошее: вкусные супы, разнообразные каши, часто рыбные блюда. Она забыла о постоянном чувстве голода. Воспитанники всегда были заняты, не бездельничали и не устраивали потасовки, как в интернате фактории. У Глаши появились подружки.

Детдом располагался около стадиона, недалеко от причала. Глаша часто выходила на берег Енисея и подолгу смотрела вдаль. Она не любовалась рекой, она встречала пароходы в надежде, что на них мог приплыть кто-нибудь из родственников – за ней. Пароходы швартовались к причалу, пассажиры проходили мимо. Среди них не было ни родственников, ни знакомых. С тяжелым чувством одиночества каждый раз девочка возвращалась в детский дом.

– Что с тобой? – обычно спрашивала подруга Лена.

– Бабушка уплыла, и никому я не нужна.

– Так она и должна была уплыть…

– Мне хотелось с ней проститься и поговорить.

– Напиши письмо и расскажи, что хотела сказать, – резонно замечала подруга.

Глаша написала письмо бабушке и получила ответ, в котором та сообщила адрес матери в Норильске. С волнением и надеждой писала Глаша письмо маме. Медленно тянулись дни ожидания, но мать ей не ответила.

В начале учебного года всем детям сделали прививку Пирке. У Глаши реакция оказалась положительной. Этого следовало ожидать. Ее отец постоянно кашлял, не соблюдая правила гигиены. Глашу с группой детей посадили на пароход «Мария Ульянова» и отправили в санаторно-лесную школу, расположенную в деревне Лебедь. В группе были не только дети из интерната, но и больные дети, привезенные из стойбищ остяков и кето.

Сейчас трудно сказать, с какой целью отправляли детей. Скорее всего, для изоляции от здоровых, а не для лечения, поскольку лечения там не было.

В деревне Лебедь

1

Селение вытянулось одной улицей вдоль соснового леса на берегу Енисея. Место благодатное для охотников и рыбаков. В тайге в изобилии водилась разная дичь. Жили, в основном, за счет добычи соболей и белок, дорого ценившихся в послевоенное время. Добывали лосей и медведей. Мясо было круглый год. Река издавна славилась ценными породами рыбы. На столах жителей осетрина появлялась чаще, чем в московских ресторанах. Вот в этой деревне и разместилась санаторно-лесная школа. Деревянные здания школы и столовой стояли на краю селения. Напротив, через улицу, – интернат для девочек. На противоположном конце селения размещались интернат для мальчиков и изолятор. В интернатах жили дети эвенков, болевшие туберкулезом.

Всем приехавшим выдали раскладушки на деревянных ножках и матрасовки, набитые сеном. Ткань раскладушек порвалась в первую же ночь, и Глаша свалилась на пол. На раскладушки пришлось положить топчаны, сбитые из трех досок, между которыми щели достигали нескольких сантиметров. Сено в матрасовках скоро истерлось, и его, сдвинутого в один конец матраса, хватало только на то, чтобы положить под голову. Глаша старалась лежать на средней доске. Ночью скатывалась на щель, доски давили на тело, из щелей несло холодом. Укрывалась суконным одеялом и накинутым сверху пальтишком. Вокруг нее спали больные дети на таких же раскладушках. Просыпалась она, дрожа от холода. Каждое утро фельдшер измерял всем температуру.

Уже стояли холода. В Туруханском детдоме Глаше не успели выдать валенки, уезжала в распутицу, в полуботинках. Здесь всем полуботинки поменяли на галоши. В интернате жили девочки-шационалы», на несколько лет старше Глаши. Чулки у нее украли в первые дни приезда. Разбираться со старшими по возрасту не решалась, а жаловаться не принято. В столовую приходилось ходить в резиновых галошах на босые ноги. Столовая недалеко – всего через дорогу. Холодный пронизывающий ветер с реки, иногда со снегом, обжигал голые ноги. Они обветрели, потрескались, словно кто-то изрезал бритвой. Прибежав в столовую, хотелось погреться у печи, стоящей у двери, но еще сильнее хотелось есть. Ноги отогревала собственным телом, положив ступню одной ноги под колено другой. Кормили отвратительно. В суп повар клал мелкую водянистую картошку. Наедалась Глаша только, когда на второе была перловая каша с ложечкой масла. Чай, заваренный местными травами и забеленный молоком, пили с кусочком хлеба. Глашин желудок не воспринимал этот чай, и после него ее всегда тошнило.

На окраине деревни размещалась звероферма по разведению черно-бурых лисиц. Для них содержали стадо коров и выращивали корнеплоды. Однажды мальчик принес в общежитие девочкам корнеплод турнепса. Увидев его, воспитательница Мария Федоровна возмутилась:

– Как тебе не стыдно! Ты же его украл!

– Я его нашел, – оправдывался воришка.

– Раз уж он у нас, – смягчилась воспитательница, – давайте его съедим.

Девочки овощ помыли, почистили, разрезали на тонкие ломтики и поджарили на металлической печи. Всем досталось по маленькому кусочку. После однообразной еды в столовой его вкус показался необыкновенным. Сожалели, что очень мало.