Черная река

– Что ты рисуешь на себе? – спросила, остановившись, пробегающая по зале авларинка. Её лицо и руки были чистыми, незапятнанными, - только по тыльной стороне правой ладони протянулись к ногтям три чёрные черты.

– Я не знаю, что мне рисовать, - вздохнула Кесса. – Это была долгая зима. Теперь я не знаю, кто я. И что будет, не знаю.

Она макнула кисть в чёрное и вывела на левом запястье три кружка – знак Трёхлуния. Авларинка, помрачнев, кивнула и села рядом.

– Выходит, я предупреждала… нет, была предупреждением, - мотнула головой Кесса. – О Волне… А я говорила, что Волны не будет. Надеюсь, мне не поверили.

Она провела по пальцам размашистые линии – от ногтей по тыльной стороне ладони, и три черты сошлись в пучок у запястья. Эльфийка задумчиво сощурилась, и Кессе почудилась в её взгляде усмешка.

– С правой рукой тебе будет неудобно, - заметила авларинка. – Дай кисть, я помогу.

…Сегодня Кесса решила свернуть не там, где обычно, а на три десятка шагов ближе, там, где из пола выступали узловатые корни, - древний замок был богат на скрытые ходы, и непросто было понять, какой из путей окажется короче. Она проскользнула мимо спальных зал, где шуршала листва, и перекликались недовольные хески, и коридор раздвоился – первый путь уверенно устремлялся к кухне, второй взбирался по скупо освещённым ступеням к одной из малых башен и таял в темноте, так и не дойдя до двери. Светильники на лестнице горели вполсилы, прикрытые колпаками. Кесса поднялась на пару ступеней, вгляделась в темноту, - где-то там угадывалась дверь, но ни единый луч не падал на неё. «Вот дела! Тут что, ходят на ощупь?» - хмыкнула про себя Речница, поднимаясь по сумрачной лестнице. Она сняла колпаки с нижних светильников – стены засверкали многоцветием фресок. Краски, будто залитые прозрачным стеклом, не тускнели и не истирались, - тут сплетались багряные ветви холга, и в их сетях резвились маленькие фамсы.

«Мне туда, вроде, по пути,» - подумала Кесса, высматривая в полутьме очередной светильник. «Поднимусь и поснимаю все колпаки! На такой лестнице в темноте бродить опасно. Говорили же мне о путеводных огнях Нуску! Ему они угодны? Ну вот, я зажгу ему много огней!»

Хихикнув про себя, она преодолела несколько ступеней. Последний церит, самый крупный и яркий, таился во мраке над дверью, и Кесса, подбросив на ладони водяную стрелку, сбила с него колпак. Серебряный свет залил лестницу от двери до подножья, и Речница прикрыла заслезившиеся глаза, а когда проморгалась – увидела фреску, растянувшуюся на полстены, и забыла обо всём.

Тут было Древо Миннэна – огромное, ветвистое, всё в серебряной листве, и за ним вздымались крепостные стены с воинами на них. А у корней Древа на куче папоротника лежала горка яиц, и их обвивало пернатым хвостом огромное существо – зурхан. Страшные когти он прижал к бокам, вполглаза приглядывал за гнездом, а из его пасти торчала ветка Древа. Мимо, не замечая ни чудища, ни его гнезда, шли эльфы – кто с огромной рыбиной, кто с окороком, кто с вязанкой дров, а кто с гроздьями ягод. Воин в бирюзовом плаще смотрел на это со стены и хмурился, но по другую сторону Древа кто-то приплясывал с погремушками, и на лицах тех, кто шёл внизу, печали не было.

«И не боятся же!» - покачала головой Кесса, высматривая кровь на когтях или следы побоища. Но зурхан был донельзя мирным – то ли ветки Древа ему понравились, то ли место для гнезда пришлось по вкусу. «Интересно, что это была за история? Они взаправду пустили в замок пернатого ящера?»

Некому было ей ответить, а тяжёлый короб за спиной напоминал о том, что путь её лежит совсем в другой стороне, и там уже заждались свежих грибов. С сожалением оглянувшись на фреску, Речница сбежала вниз по ступеням. Яркий белый огонь так и горел на лестнице, и зурхан косился зеленоватым глазом, как будто и он видел Кессу и знал, что она его гнездо не тронет.

…Ливни унялись – Речница не знала, надолго ли, но ветер свистел над башнями, разгоняя облака, и то и дело на замок проливался ослепительный свет. Солнце, спрятанное за тучами, исподволь набирало огненную мощь и наливалось жаром, - там, куда падали его лучи, пар столбом взвивался к шпилям башен. Реки, вздувшиеся от весенних ливней, клокотали под самыми стенами, в лесу верещали, ревели и выли на все голоса, но всё заглушал гомон эльфов, обступивших берега, и плеск серебряных чешуйчатых спин в волнах. Косяки огромных рыб прорывались вверх по течению, и реки вставали и шли вспять. Кесса, затаив дыхание, смотрела на них со стены, - на рыбьи стаи, и на эльфов с переполненными корзинами, и на кипящую воду, и на Речных Драконов, змеящихся над волнами. Они резвились, вылетая из реки и вновь ныряя, били хвостами по воде. Кесса видела их и смеялась от радости – что бы ни творилось у Бездны, реки всё же проснулись, и живущие в них снова добры и щедры к прибрежным народам.

– Что там за ры-ы-ыба? – крикнула странница авларинам, волочащим длинную корзину к погребу. Из распахнутых дверей пахло рыбой, рассолом, дымом коптилен и пряными травами, двор усеяла блестящая чешуя, и выбравшиеся на свет шонхоры так объелись потрохами, что даже с башни на башню перелетали с трудом. Под стеной, волоча за собой полусъеденную рыбью голову, прокралась агюма.

– Ярга! – крикнул один из эльфов. – Ярга идёт на нерест! Хаэ-эй! Дети Намры! Быстрее, к воде её! Где чашки?!

– Не вопи ты так, успеем, - пропыхтел один из юнцов, подхвативших корзину. Плетёнка трещала и раскачивалась, - рыба была жива, била хвостом, да так, что эльфов швыряло из стороны в сторону.

– Ай! – Кесса, коснувшись стены, придавила крохотную, но уже весьма жгучую канзису и отдёрнула руку, дуя на ожог. – Откуда опять налетели медузы?! Только что их не было!

Маленькие канзисы реяли над двором, ветер пригоршнями кидал их на крыши, и они распускали щупальца во влажном воздухе, выцеживая невидимую мошкару. Кесса стряхнула двух медузок с плеча и покачала головой. «Где, всё-таки, они зимуют? Той осенью я мелочи не видела, а сейчас – ни одной крупной…»

Шелестящий вздох, приглушённый расстоянием и ветвями деревьев, долетел из-за стены, и Кесса, вздрогнув, впилась взглядом в тёмные заросли. Перистые листья, склонившиеся к самой воде, раскачивались, и не от ветра, - что-то огромное ворочалось в них, и вода под ними клокотала. Серебряные рыбы, ничего не замечая, прорывались к верховьям, толкаясь боками и едва не вылетая на берег, и одна из них на миг замерла в воздухе, нанизанная на длинные изогнутые когти. Лапа показалась из ветвей на долю мгновения – и исчезла в зарослях, унося добычу. Листья закачались вновь.

– Сссу-у-урх… - шипение, переходящее в рокочущий вздох, пронеслось над лесом, и Кессе померещилось, что ветки заколыхались и на дальнем берегу, и там зарокотали в ответ.

«Пернатые холмы!» - Кесса, зябко поёжившись, бросила взгляд на безмятежных эльфов. Они будто и не слышали ничего. Двое погонщиков заталкивали во двор недовольную алайгу, нагруженную корзинами с живой рыбой, алайга то и дело вскидывала голову и испускала трубный рёв, - она была стара, и ей хотелось дремать на тёплых камнях, а не таскать тяжести. Кесса повернулась к прибрежным папоротникам – они ещё раскачивались, и ей привиделась большая серая тень, склонившаяся над водой.

…Следы ночного ливня высохли ещё ранним утром, к вечеру собиралась гроза, но пока она неуверенно громыхала за горизонтом – и все, кто мог, сбежались к реке, и то и дело к погребам тащили наполненные корзины. Будто и без того во дворе не было тесно, там собрались, вытащив из замка узлы с припасами, Яймэнсы. С шипением и клёкотом они обвешивались поклажей, кто-то заглянул в башни, чтобы попрощаться с эльфами, - хески улетали. Кесса смотрела на них, удивлённо мигая, - ей казалось, что в замке их гораздо больше, и тут не было никого из детей…

– Теперь мне можно вернуться в Залу Сна? – спросила Кесса у Вейниена. Тот хмыкнул.

– Сейчас-то? Там полно гнёзд с яйцами. Смотри! Никто из женщин не улетает, никто из детей не улетает, и все старики остаются у нас. Там сейчас большое гнездовье. К ним только Риланкоши заглядывает, и то – если зовут. Тебе не нравится в Зале Клинков?

– Сны там снятся странные, - пожаловалась Кесса. – А утром я их не помню.

– Значит, это пустое, - махнул рукой авларин. – Весной, когда боги просыпаются, всякое мерещится. Хаэ-эй! Куда летишь?!