Черная троица

В зале было десятка два столов, но лишь один из них был сейчас занят. За самым длинным столом, накрытым расшитой скатертью и расположенным перед очагом, сидели несколько человек. Двух из них Умберто узнал сразу – графа Мартина и капитана Торна, который с аппетитом обгрызал жареное свиное ребро. Судя по одежде и суровым лицам, остальные тоже были солдатами, или, вернее, офицерами личной гвардии графа.

Граф сразу заметил Умберто и приветственно махнул рукой, подзывая к своему столу.

– Рад видеть тебя, лекарь… – Граф запнулся и наморщил лоб.

– Умберто, ваше сиятельство. Добрый день, или, скорее, вечер. Мне передали послание…

– Да-да, чтобы не привлекать излишнего внимания, я решил, что лучше будет, если мы все соберемся здесь еще сегодня. Мои люди размещены в соседних домах; за святыми отцами, которые бесстрашно согласились сопровождать нас, уже послали. Надеюсь, они вскоре также будут здесь. Капитан!

Граф изо всей силы стукнул капитана Торна по спине. И следует заметить, весьма кстати – тот, услышав о «бесстрашных святых отцах», рассмеялся. Однако, к несчастью, он как раз приложился к кувшину с вином, так что поперхнулся и теперь, покраснев, пытался откашляться.

– Спасибо, ваше сиятельство. Прошу прощения, только уж больно забавно вы выразились. А это кто с тобой? – обратился Торн к лекарю. – Что-то мне их рожи знакомы.

Умберто недоумевающее оглянулся и увидел, что прямо за его спиной стоят Клаудия и, чего он совсем не ожидал, Джосси. Однако ответить целитель не успел. Менестрель, ловко перебросив лютню из-за спины на грудь, шагнул вперед и склонился в изящном поклоне.

– Счастлив приветствовать столь отважных и благородных воинов! Прошу вас быть снисходительными к скромному барду!

И, ударив по струнам, он неожиданно запел глубоким сильным голосом:

Беспечный град дремал полдневным сном,Играли в карты стражи городские,Когда зловонных мертвецов несчетный сонмОбрушился на головы людские.

Песня оказалась довольно длинной, и, хотя местами была не совсем складной, слушатели, замерев, внимали описанию жестокой битвы, разгоревшейся у городских ворот. Даже Умберто словно наяву вновь услышал стоны и крики раненых, топот и ржание лошадей и лязг оружия. Наконец менестрель замолк, лишь эхо последнего аккорда продолжало звенеть под сводами залы.

– Эх, лопни моя печенка! – стукнул по столу кружкой капитан Торн. – Все так и было!

– Как тебя зовут, бард? – Граф Мартин внимательно посмотрел на менестреля. – И где ты успел услышать эту песню?

– Мое имя Джосси, ваше сиятельство. И я являюсь скромным автором сих неуклюжих строф. Глубокоуважаемый капитан и мои почтенные спутники подтвердят, что мне довелось самому лицезреть эту страшную битву.

– Так оно и было. – Торн повернулся к графу: – И надо сказать, тогда он орудовал мечом не хуже, чем сейчас лютней. А ведь неплохо было бы, если и о нашем путешествии когда-нибудь сложили балладу!

Капитан мечтательно вздохнул, затем заглянул в свою кружку и снова ее наполнил.

– Осмелюсь сказать, почтеннейшие господа, именно с просьбой взять меня с собой я и решился прийти сюда. Ибо честь воспеть ваши подвиги, надеюсь, позволит запечатлеть и мое скромное имя в памяти потомков.

– Да, конечно, – кивнул Мартин. – Однако в отряде нам все-таки нужнее опытные бойцы. Так ли он хорош в бою, как тебе показалось, капитан?

Торн, снова занятый вином, не успел ответить. Джосси, взяв со стола лежавшие рядом с ним кинжал и яблоко, сначала подбросил в воздух яблоко, а затем метнул в него нож. Лезвие вошло, разрезав ровно пополам хвостик.

– Надеюсь, доблестному капитану не «показалось»… Хотя, должен признать, оружием я владею хуже, нежели своим инструментом.

– Но вполне достаточно, чтобы пойти с нами, – улыбнулся граф. Его бойцы одобрительно зашумели и подвинулись, освобождая барду место между собой.

– Что же, с одним твоим спутником мы познакомились, уважаемый целитель! – вновь обратился Мартин к Умберто. – Да, почему ты стоишь? Садись, не стесняйся! Мы не при дворе – будем считать, что поход уже начался, а у походного костра все равны. И пожалуйста, представь нам этого молчаливого юношу.

– Это моя… мой… слуга, – быстро поправился Умберто. – По имени Клауди…ус, – вновь невольно запнулся он.

– Боюсь, что тебе придется самому заботиться о себе, – покачал головой граф.

– Но он не только слуга, но ученик! И сила его духовная почти столь же велика, как и моя! Клаудиус весьма искусен в целительстве ран и болезней!

– Тогда, надеюсь, ты не обидишься, если мы посмотрим, на что твой ученик способен? За тебя поручился аббат Акатус, да и Торн видел тебя в деле, однако среди церковных братьев, что готовы были пойти с нами, только самые способные были взяты в отряд.

– Я готов, ваше сиятельство, – нарочито грубым голосом проговорила Клаудия.

Капитан Торн, услышав голос девушки, удивленно поднял голову. Однако, ничего не сказав, с некоторым недоумением сначала почесал затылок, потом внимательно заглянул в свою кружку и решительно ее отодвинул.

– Эй, принесите-ка Овиля! – громко крикнул граф. – Он наверху. Это мой слуга, – объяснил он Умберто и Клаудии. – Должен признаться, что вояка из него не слишком хороший, зато готовит он отменно. Я хотел взять его с собой, но вот незадача – услышав о походе, он заболел, да так, что не может встать. Посмотри, юноша – быть может, тебе удастся его исцелить.

– А скажи-ка, лекарь, – вдруг спросил Торн, – перед воротами с тобой, кажется, была твоя дочь. И сражалась она отменно, и раненых потом врачевала умело.

– Я… Она… Она среди достойных людей и в полной безопасности. – Умберто отвел глаза. – Я уверен, что ей ничего не угрожает.

Капитан собирался еще что-то спросить, но не успел. Двое слуг, отдуваясь, внесли в залу на одеяле Овиля. Это оказался довольно молодой парень, лет двадцати, не больше. Однако он был довольно толст и, вероятно, обычно розовощек и весел – но сейчас лицо его было изжелта-бледным и осунувшимся. Овиль непрерывно стонал, держась за живот обеими руками.

– Здравствуйте, ваше сиятельство, – чуть слышно прошептал он. – Я уж боялся, и не увижу вас перед… – не договорив, Овиль начал всхлипывать.

– Что у тебя болит? – Клаудия подошла к скамейке, на которую слуги уложили одеяло с Овилем.

Присев рядом, она взяла его руку и стала считать пульс. Умберто с настороженностью заметил странный взгляд, который бросил на его дочь граф.

– Все болит, – обреченно выдохнул Овиль. – Видно, пришел мой смертный час. Не иначе мертвецы эти какой-то мор в город принесли… Ноги как ватные, не чую их совсем, в животе рези, перед глазами все плывет… И сердце кровью обливается, что не смогу со своим хозяином в поход этот далекий пойти… – Он снова всхлипнул.