Черная вдова

– Ну будет, будет...

– Не верится...
– отстранилась от него гостья.
– Всю жизнь ждала этого часа.

Она оглянулась, словно что-то ища, затем опустилась на колени, взяла горсть снега и приложила ко рту.

И все поняли: будь земля голая, тетя Михайлина поцеловала бы ее.

Женщины зашмыгали, кто-то всхлипнул. Гринь Петрович бережно поднял тетку и начал было представлять родственников.

– Потом, дома!
– остановила его Василина Ничипоровна.
– А то совсем заморозим дорогую гостью.

Та и впрямь здорово озябла в синтетической шубе: губы посинели, пальцы еле шевелились. И все же, прежде чем сесть в машину, она несколько раз щелкнула фотоаппаратом, запечатлев на память эту трогательную встречу.

В "Волгу" подсели Гринь Петрович и председатель колхоза.

Молодой человек оказался переводчиком из "Интуриста", звали его Лев Владимирович. Но его помощь не понадобилась: разговор шел на украинском языке. Правда, тетя Михайлина изъяснялась довольно старомодно, иногда вставляя английские слова, которые тут же сама и переводила.

– Ты - вылитый дед Остап!
– сказала она, не выпуская из своих рук ладонь племянника.

Впрочем, Гринь Петрович имел сходство и с тетей: одинаковые разрез глаз и форма носа.

В машине было жарко. Сторожук расстегнул пальто. На его груди сверкнуло два ордена, которые заставила надеть жена.

– О!
– удивилась гостья.
– Ты был на фронте? Почему не писал об этом?

– Да нет, - смутился Гринь Петрович, - не был я на войне. А это, дотронулся он до наград, - за другое...
– И замолчал, поскольку хвалить себя было неловко.

– Он воюет на поле!
– пришла на выручку Василина Ничипоровна.
– За урожай! Его бригада на всю область гремит! Портрет вашего племянника на доске Почета в райцентре.

Гостья не поняла, что такое доска Почета и почему Гринь Петрович "гремит" председательнице пришлось объяснять.

– О'кей!
– кивнула довольная тетя Михайлина.
– Хорошо! Молодец! А какой у вас сегодня праздник?
– вдруг спросила она.

– Как?
– в свою очередь, удивился Гринь Петрович.
– Вас встречаем...

– Да?
– округлила глаза гостья.
– Иа-за меня не вышли на работу, правильно я поняла?
– Племянник согласно кивнул.
– А хозяин разрешил? Убытка не будет?

Гринь Петрович и Василина Ничипоровна не знали, что и сказать. Поймет ли заокеанская родственница, ведь тут все иначе, чем у них, в Канаде. Как объяснить наши порядки?

Сегодня им начальство само дало "добро". А сколько не выходят на ферму или в поле из-за того, что нужно ехать в район за какой-нибудь пустяковой справкой (порой не раз и не два) или же везти чинить телевизор, стиральную машину? Не говоря уже о тех, кому важнее продать клубнику или черешню с приусадебного участка на городском рынке, чем отработать в колхозе. Ну а убытки?.. Попробуй взыщи!

Разумеется, этого гостье говорить не следовало, особенно после установки из района "показать товар лицом".

– А мы сами себе хозяева!
– бодро ответила голова колхоза.

Тетя Михайлина на секунду задумалась, но больше расспрашивать не стала, схватившись за кинокамеру: ее внимание привлекли добротные красивые дома сельчан, расписанные по фасаду картинами в лубочном стиле. Она снимала до тех пор, пока машина не остановилась у ворот дома Гриня Петровича, где поджидала огромная толпа кринчан.

– Это тоже ради меня?
– снова удивилась гостья и, услышав утвердительный ответ, заметила: - У нас в Канаде так встречают только президентов!

Ганна Николаевна, представленная мужем, заключила тетю Михайлину в могучие объятия и повела в дом. Гостья не удержалась, чтобы не сфотографировать колодец во дворе - подлинное произведение искусства, хоть сейчас в музей народного творчества!

Ганна Николаевна отвела тетку в комнату, подготовленную для нее, и сказала:

– Отдыхайте с дороги... Может, приляжете?

– Нет, нет!
– запротестовала гостья.
– У меня большие планы. Съездить в Каменец, посмотреть на дом отца... И в Колгуевичи обязательно. Родина Ивана Франко!

– Успеется, - уговаривала хозяйка.
– Вон откуда ехали, из-за океана! А в вашем возрасте это нелегко.

– О, я еще совсем молодая, - заулыбалась тетя Михайлина, обнажая ряд белых, красивых зубов, слишком белых и слишком красивых, чтобы быть своими.
– Мне всего пять лет!

– Пять?
– переспросила Ганна Николаевна, подозрительно глянув на гостью.

– Пять!
– не переставала улыбаться та.

"Господи!
– подумала хозяйка.
– Часом не с приветом тетка-то?"

Гостья, видя замешательство Ганны Николаевны, похлопала ее по плечу.

– Это в шутку.
– И пояснила: - Понимаешь, милая Ганна, моя внучка Лайз отдыхала с мужем летом на одном из островов архипелага Мергуи, в Андаманском море. Там существует обычай: когда рождается ребенок, то ему как бы отпускают на жизнь шестьдесят лет. И счет ведется в обратном направлении... Понятно?

– Не очень, - призналась хозяйка.

– Ну, у нас как? Сначала ребенку год, потом два, три и так далее. А у них наоборот - шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь... Ясно?

– Теперь ясно.

– Вэл! Хорошо!
– одобрительно кивнула гостья.
– А если ты доживешь до "нуля", то дают еще десять лет. Допустим, человеку шестьдесят пять. Тогда говорят: ему пять лет во второй жизни. Мне сейчас семьдесят пять, так что получается: я пятилетняя девочка в третьей жизни...

– Чудно!
– покачала головой Ганна Николаевна.

– Но зато удобно для стариков!
– засмеялась тетя Михайлина.

– Переодеваться будете?
– поинтересовалась хозяйка, оглядев наряд гостьи - вельветовые брючки и свитер.

– Я так буду, - взяла ее под руку тетка Михайлина.
– Ну, пойдем познакомимся с родными.

"Да, - подавила вздох Ганна Николаевна, - старый як малый".

Зашли в комнату, где был накрыт праздничный стол. Никто не садился ждали почетную гостью.