Черное Солнце. За что наказывают учеников

— Это исключено, — стальным тоном отрезал он. — Я не сдамся и не отдам Учителя смерти.

Один раз он уже оспорил высшую волю небожителей — и сделает это снова. И снова, если потребуется.

— Я буду очищать кровь Учителя постоянно, без перерыва на сон и отдых, — взглянув прямо ему в глаза, твердо пообещал Яниэр, — но всех моих сил едва хватит, чтобы поддерживать в теле слабую искру жизни. Ты и сам знаешь, что черный цвет поглощает все, забирает все жизненные силы. Без очищения крови Красный Феникс умер бы уже сегодня. По сути, сейчас я поддерживаю в нем жизнь искусственно, не позволяю душе покинуть тело. Но посмотри сам: хоть черный цвет активно выходит в воду, но белая смоква уже начала засыхать, а вены Учителя постепенно чернеют. Кровотечение замедлилось, но не остановилось. Это больше похоже на пытку, чем на лечение: я продлеваю не жизнь, а муку. Я не могу спасти больного черным мором… не могу исцелить… нет ни одного шанса. Элирион, послушай меня: у тебя есть немного времени приготовиться к неизбежному исходу… Увы, что бы я ни делал, Учителю недолго осталось жить в этом мире. Там, где черный мор, там нет спасения. Черный мор неизлечим — таков закон небожителей.

— Ты будешь продолжать, — упрямо тряхнув головой, с явственной угрозой процедил Элиар. С досады он схватил и грохнул о стену одну из стоящих на столике чаш, этим почти детским капризом отчаянно надеясь утолить свое измученное, наболевшее сердце. — Неважно, в каком состоянии сейчас Учитель, — главное, что он жив. Мы найдем способ сделать что-то. Или просто продержимся эти пять дней, выждем, покуда оставшаяся незараженной кровь не станет лотосной и не одолеет черный мор. Ты понял меня, старший брат? Просто продолжай.

Элиар замолчал. Ничего не отвечая, Яниэр также молчал.

Надрывный звон разбитого стекла невысказанными словами повис в воздухе.

* * *

Эпоха Черного Солнца. Год 359. Сезон весеннего равноденствия

Качаются на качелях. День тридцать шестой от пробуждения.

Там боли больше нет

*черной тушью*

Со времен прибытия в Ром-Белиат, Морскую Жемчужину Востока, всей своей открытой, мечтательной душой Элиар любил море, но ненавидел аквариумы, которые нередко держали в богатых домах Запретного города в качестве изысканного украшения интерьера.

Видеть вольнолюбивых морских обитателей, пойманных, чтобы до конца жизни содержаться в неволе, было невыносимо для выходца из Великих степей. А потому странное незнакомое помещение, в котором он очутился сейчас, навевало только смутную тоску и раздражение: для каких-то неясных целей его заполнили стоящими вдоль стен аквариумами. Здешние аквариумы вовсе не походили на обыкновенные небольшие емкости аристократов Ром-Белиата — встречались самые разные размеры и порой диковинные формы, а рыбы, что плавали в них, были такие яркие и необычные, что казались нереальными: ни дать ни взять волшебные картинки, ожившие по чьему-то могущественному велению. Однако все эти чудеса ничуть не трогали сердце, не побуждали любоваться красотой. Напротив, что-то внутри тоскливо ныло и желало всем этим живым существам только одного — свободы.

Элиар невольно поежился: вокруг снова замкнутое пространство. Проклятье, да где же это он? И как попал сюда? Вокруг царила удручающе торжественная атмосфера усыпальницы и такая же ватная тишина, ни единого шороха — будто Элиар в один миг лишился слуха. Кажется, он был здесь один… по крайней мере, никого другого, кроме рыб, не видел.

Недоумевая и желая разобраться в происходящем, Черный жрец медленно направился вперед по пустынному, закрученному спиралью коридору тишины, переводя взгляд от одного удивительного аквариума к другому. Пол был устлан чем-то мягким, скрадывающим звуки шагов… будто травянистым ковром, подозрительно похожим на опасную, поросшую шелковым мхом лесную трясину, способную незаметно утянуть на дно. Нехорошее впечатление усугублялось тем, что с каждым поворотом становилось все темнее, и краем глаза Элиар будто замечал алые паучьи лилии, смутными пятнами мелькавшие по обеим сторонам неверной и зыбкой тропы, что вела его в неизвестность. Хищные цветы с длинными тычинками призывно покачивались на высоких прямых стеблях, словно манили, но, когда Черный жрец оборачивался к ним, тут же прятались в кружевах реальности, оказывались мороком: на их месте ничего не было. Элиар нахмурился и, как завороженный, продолжил идти вперед, не отвлекаясь на дразнящие красные фонари, зажигающиеся во тьме тут и там. Грани миров истончились, и невозможное проникало, просачивалось в обыденное. Дурное тут было место: по старому поверью устрашающие цветы росли в призрачном потустороннем мире, упоительным ароматом своим лишая мертвых памяти и сожалений, а избранные души направляя к новой инкарнации.

Так шел он довольно долго и уже начал терять терпение, как вдруг темный лес коридора резко оборвался, приведя его в небольшую ярко освещенную комнату без окон, в центре которой и располагался главный экспонат здешней коллекции. Жутковатое лесное волшебство закончилось, но впереди ждало что-то не менее страшное.

Войдя, Элиар на миг зажмурился и остановился как вкопанный. Его изумленному взору предстало невероятное зрелище: чудесным образом зависший в воздухе большой пузырь, заполненный водой, неожиданно возник перед ним. В этом страшном сферическом аквариуме без единого отверстия не было водорослей, рыб или медуз, — он предназначался для другого.

В тягучей стеклянистой воде парило, будто потеряв вес, распятое тело Учителя!

В груди стеснилось. Задохнувшись от ужаса и пронзившей сердце резкой боли, Элиар опрометью кинулся к аквариуму. Замкнутый пузырь имел холодную как лед поверхность, твердую и совершенно гладкую, будто отлитую из тончайшего стекла. Но, увы, то было не простое стекло: Черный жрец не знал, сколько времени провел в яростных и бесплодных попытках разбить его… тщетно. Безжалостное стекло, прозрачное, дающее иллюзию свободы и пространства, но совершенно непреодолимое, не поддалось. Призвав на помощь все свои способности, Элиар так и не сумел нанести гладкой прозрачной поверхности ни единой царапины, ни малейшего повреждения. Неведомая чудовищная сила удерживала воду и словно бы удерживала в тесной сфере самую душу Учителя, мощным заклятьем запечатанную в этой воде. Красный Феникс был пойман, заперт в ней навсегда.

Кто сумел сотворить подобное?

Кто посмел сотворить подобное?

И как теперь уничтожить, как разрушить это невозможное жуткое чудо?

Элиар запоздало сообразил: если это стекло все же разобьется, священное тело Учителя также будет разбито, иссечено тысячью острых как лезвие осколков… Выхода он не видел. В отчаянии от происходящего и от собственной беспомощности Элиар поднял взгляд на узкое лицо Учителя, обрамленное струящимися черно-серебряными прядями. Не собранные в узел волосы причудливо колыхались в чуть зеленоватой воде, будто сворачивающие кольца длинные гибкие змеи. Учитель безмолвно смотрел на него яркими глазами цвета циан и совершенно точно был мертв — безупречно, безукоризненно мертв, как может быть мертв только бог. Элиар с горечью понял: жизнь давно вытекла из этого тела. Что-то ушло из хорошо знакомых глаз, исчезло, погасло навсегда.

Не однажды Элиару доводилось видеть Красного Феникса мертвым, и во сне, и, к сожалению, наяву. Но на сей раз кое-что разительно отличалось. Кое-что острейшей иглой вонзилось в закаленное сердце жреца Черного Солнца и в мгновение ока разбило его на тысячи кровоточащих осколков: на светлом лике Учителя не было привычного посмертного умиротворения, не было ощущения, что душа его ушла в вечный покой. Широко распахнутые глаза заливала боль — бесконечное, не прекращающееся ни на миг жестокое страдание. Пытка, от которой можно обезуметь, даже просто смотря на нее.

Захлебнувшись безмолвным криком, Элиар застыл на месте. Он не мог вынести вида беспредельных, нескончаемых мучений его светлости мессира Элирия Лестера Лара, на которые тот по чьей-то злой воле был обречен, но и отвести взгляд, оставить наставника один на один с болью он не мог. Время замедлилось и текло вязко, словно горький шалфейный мед. В присутствии Учителя Элиар совершенно смешался. Он смотрел и смотрел в леденящую кровь синеву, желая хоть как-то помочь, желая забрать эту дикую боль, взять ее себе… чтобы из циановых глаз Учителя она утекла прямиком в его сердце… но, увы, совсем ничего не мог поделать.

Навеки запертая душа… боль, для которой нет выхода…

Ученик стоял пред Учителем, точно священнослужитель пред статуей убитого божества, — потерянный, жалкий, опустошенный. Мир вокруг был мертв, лишившись источника жизни. Учитель превратился в солнце, которое больше не взойдет и не осветит, не согреет его.

Как жестоко, как бессмысленно жестоко… Неужели неприкаянная душа Учителя приговорена к вечной муке, отныне и до конца времен осуждена обретаться здесь, в тесной юдоли страданий?