Черное золото

— Это может стать проблемой?

— Если пустим пар под полным давлением, да, — ответил Рихтер. — Может прорвать обшивку.

— Что делать? — спросил я, внимательно осматривая повреждение.

Островский, который до этого молчаливо наблюдал за нами, шагнул вперед. В руках он держал инструменты.

— Есть способ временно загерметизировать, — сказал он. — Надо быстро обработать стык и наложить временную заплату.

— Сможем это сделать в пути? — спросил я, кивая в сторону паровоза.

— Если снизим скорость, не разгоняя давление до предела, то да, — ответил Рихтер. — Но работать придется прямо на ходу.

Я огляделся. Рабочие хмуро переминались с ноги на ногу, недовольно переговариваясь. Длинное путешествие, холод, постоянные остановки, все это сказывалось на настроении людей.

— Долго? — бросил кто-то из буровиков, ссутулившись от ветра.

— Либо чиним, либо стоим тут до полудня, — отрезал Рихтер. — Решайте сами.

Ответом было недовольное ворчание, но все понимали, что выбор у нас невелик.

Ну как, решайте. Я руководитель экспедиции, на мне вся ответственность. Поэтому я кивнул ученому:

— Действуйте.

Островский уже расстелил перед собой инструменты, нагревая припой. Ветер трепал его плащ, но он двигался уверенно и сосредоточенно.

Мы с Кудряшовым помогали ему, подавая приборы. Работа была грязной и сложной. Горячий металл шипел под каплями влаги, руки замерзали, но отступать было нельзя.

Через сорок минут Рихтер вытер пот со лба и кивнул:

— Держаться будет. Не идеально, но дотянем.

Я посмотрел на растрескавшуюся обшивку, на которой теперь красовалась прочная заплата, и облегченно выдохнул.

— Продолжаем путь, но медленно, — сказал я.

Паровоз дал гудок, и состав, скрипя сцепками, начал движение. Вагон снова качнулся, но теперь уже не так резко. Рабочие разбрелись по местам, устало потирая ладони.

Я встретился взглядом с Островским. Он коротко кивнул, убирая инструменты.

— Нам повезло, что трещина была небольшой, — заметил он.

— Повезло, — согласился я. — Но лучше бы нам больше так не везло.

Дождь не прекращался, когда наш состав медленно вползал на станцию Муром. Сквозь залитые водой окна можно было разглядеть маневровые пути, переполненные товарными вагонами. Влажный пар клубился вокруг колес, а на платформе сновали фигуры железнодорожников в промокших бушлатах.

Рихтер, нахмурившись, наблюдал за тем, как наш локомотив осторожно маневрирует на мокрых рельсах. Мы вышли на платформу, и тут же на нас обрушился ледяной ветер. Далеко впереди виднелось здание депо, где рабочие латали какие-то старые составы.

— Местные знают что-то, чего не знаем мы, — тихо сказал Островский, указывая на группу железнодорожников, которые переговаривались у вагонов.

Подойдя ближе, я услышал, как один из них, пожилой дежурный по станции, вздохнув, сказал:

— Долго вам тут стоять? Погода портится, с запада надвигается буря.

Я прищурился.

— Насколько серьезная эта буря?

— Дожди еще пару дней будут, но потом ветер сменится, температура резко упадет. Ветры такие, что даже лошадей с ног сбивают, — железнодорожник кивнул в сторону серого неба. — Если у вас есть дела дальше, лучше уходите сейчас.

Рихтер переглянулся со мной.

— Нам надо пополнить запасы воды и угля, — заметил он. — Без этого дальше не уйдем.

Я кивнул. Вскоре рабочие уже загружали в тендер дополнительные запасы угля, а водозаправочный кран наполнял котлы. Железнодорожники помогли нам укрепить заплатку на котле, установленную Островским.

Я задумался. Остановиться здесь означало задержку, но продолжать путь в ухудшающихся условиях тоже риск, причем немалый.

— Двигаемся дальше, — сказал я, принимая решение. — Циклон нас не остановит.

Рихтер вздохнул, но не спорил. Через полчаса, когда паровоз снова дал гудок, мы тронулись в путь. Дождь перешел в ледяную морось, а ветер усилился. Наступала ночь, а навстречу нам шла лютая буря.

Глава 2 Испытание бурей

Паровоз дал протяжный гудок, эхом разнесшийся над ночным Муромом. Колеса медленно завертелись, увозя состав прочь от тускло освещенной станции. В темноте промелькнули последние стрелки, приземистые пакгаузы, одинокая водонапорная башня.

Я стоял в тамбуре, глядя как тают вдали станционные огни. Ветер усиливался с каждой минутой, забрасывая в лицо ледяную крупу. Впереди едва различались платформы с оборудованием, укрытым промасленным брезентом.

В вагон вошел Рихтер, стряхивая с плаща капли воды:

— Температура падает, Леонид Иванович. Скоро начнется обледенение.

Словно в подтверждение его слов, ветер швырнул в окна новый заряд колючей снежной крупы. На стеклах начала появляться тонкая изморозь.

Надо же, сейчас осень, но уже идет снег.

Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого. До Арзамаса больше ста верст по одноколейке. В такую погоду путь может занять всю ночь.

Состав начал заметно замедляться. Колеса с трудом цеплялись за обледеневшие рельсы. Из паровоза доносились тревожные гудки. Машинист предупреждал о сложной обстановке.

В тамбур заглянул озябший Кудряшов:

— В лаборатории приборы не выдерживают тряски. Пришлось все дополнительно крепить.

— Как там ваши ареометры? — спросил я.

— Островский укутал их, как младенцев. Но от этой болтанки толку мало.

Снаружи раздался протяжный гудок. Навстречу шел товарный состав, его фонари прорезали снежную круговерть. Машинист отчаянно сигналил.

— Впереди сложный участок! — донесся крик сквозь вой ветра. — Путь обледенел!

Наш паровоз сбавил ход почти до пешего шага. Теперь состав буквально ползал по рельсам. Вагоны раскачивало порывами штормового ветра.

В купе вернулся Рихтер:

— На платформах все покрывается льдом. Брезент смерзается, крепления теряют эластичность.

— Как там заплатка на котле?