Черные бароны или мы служили при Чепичке

Толпа не скрывала разочарования. Юлиус Чимда, которого в стройбат перевели за общую телесную слабость, был невыразительным, почти прозрачным созданием с минимальной долей жизненной силы.

— Я же говорил, что выиграет какой-нибудь засранец, — недовольно заворчал Кунте, — Хотел бы я знать, что этот дохляк будет делать с такой роскошной женщиной.

Интересно было и остальным, и многие захотели с Чимдой поменяться. Шамберк предложил две рубашки, Цыган Надь собирался за него до конца службы убирать помещение, а ефрейтор Беднарж попытался выменять эротическое приключение на две подписанные увольнительные, однако Чимда был непреклонен. Сграбастав со стола семьсот крон, он объявил, что пойдёт сам.

— Ты, Чимда, имей в виду, — сказал Кефалин, — сперва примешь душ, чтобы не завалиться к ней, как свинья. Потом переоденешься в гражданскую одежду, а старшина тебе в это время выпишет увольнительную. Потом пойдёшь к Росулекам, выложишь семь сотен, дедка отправишь в пивную, а том, что будет дальше, нас подробно проинформируешь, ясно?

— Ага, — сказал Чимда, — ну я пошёл.

Менее, чем через час наряженный и надушенный Чимда, провожаемый множеством завистливых взглядов, отправился в Табор.

Ещё через час он вернулся, держа под мышкой объёмистый свёрток.

— Ну что, — кинулись к нему любопытные бойцы, — Как она, Росулкова?

Чимда растерянно молчал.

— Знаете что, — промямлил он наконец, — Я у неё вообще не был.

— Дурень! — завопил Кунте, — А где семьсот крон?

— Мне стало страшно жалко отдавать их той женщине, — признался Чимда, — а раз уж нам сократили службу, я на них купил себе приличные шмотки!

В таборском кинотеатре»Око»Кефалин как-то вечером в среду познакомился со склонной к искусству девицей Людмилой Ванковой. Это была слегка эксцентричная блондинка, проживавшая в частном доме над рекой Лужнице. Она брала уроки пения, и упорно мечтала о карьере оперной певицы. До той поры она избегала солдат, но Кефалин её заверил, что водит знакомство с Бено Блахутом, и подумывает переквалифицироваться из драматического режиссёра в оперного, и что протолкнуть одарённую девушку в Народный театр для него не составит никакой сложности.

— Опера — вершина искусства, — шептала ему Людмила даже тогда, когда в зарослях вербы избавлялась от лишней одежды, — Как бы мне хотелось в Народном театре петь арию Русалки!..

— Раз плюнуть, — нагло ответил Кефалин, помогая ей раздеваться, — я знаю Иво Жидека, он нам точно поможет, и Ольда Коварж [43] тоже!

Под впечатлением от этих имён Людмила влюбилась необычайно сильно, и даже приглашала Кефалина к себе домой, чтобы на граммофоне слушать знаменитые арии в исполнении легендарных Карузо и Шаляпина. Боец не отказывался, потому что в комнате у девушки был не только граммофон, но и раскладной диван, который как бы подтверждал, что он настоящего искусства до эротики не так уж далеко.

43

Иво Жидек (1926 – 2003) и Олдржих Коварж (1907 — 1967) – знаменитый чешские оперные теноры, солисты Народного театра в Праге.

Однако командование части не благоволило свободной любви, и лейтенант Троник вынудил старшего лейтенанта Мазурека к следующей речи перед построенной ротой:«Товарищи, некоторые военнослужащие самовольно покидают часть, таких военнослужащих я буду наказывать, потому что такого не должно быть, в армии главное — дисциплина, солдат, который не в части — это не солдат, я буду суров и справедлив, потому что вы ко всему относитесь легкомысленно, с таких товарищей нельзя брать пример, такого не должно быть, армия должна быль сплочённой…»

— Короче говоря, товарищи, — прервал его лейтенант Троник, — мы не можем дальше бездействовать и смотреть, как вы службу превращаете в бардак! Покидаете расположение части, когда вам в голову взбредёт, то на пиво, то по девкам, думаете, что раз вы через несколько месяцев увольняетесь, то всё можно? Сильно ошибаетесь, товарищи! Именно сейчас мы будем бескомпромиссно настаивать на соблюдении воинской дисциплины, именно сейчас мы введём строгий порядок в расположении. И как правильно заметил товарищ командир, недисциплинированные солдаты будут наказаны! Мы решительно настроены, товарищи, передать закоренелых нарушителей дисциплины в военную прокуратуру. Если желаете прослужить лишних полгода или год, продолжайте в том же духе!

Солдаты выслушали речь с неудовольствием и с явными опасениями.

— Господа, что-то надо придумать, — сказал ефрейтор Ржимнач, — Я предложу Тронику, что мы решили основать краеведческий кружок, и мы будем посещать достопримечательности Табора.

Впрочем, изобретательный ефрейтор не преуспел.

— Вот что, Ржимнач, — раздражённо сказал замполит, — В Таборе, конечно, много достопримечательностей, но ещё больше пивных! Я не знаю, посетили ли вы хоть один храм, но из пивной вас приносили пьяного уже несколько раз! Остальные товарищи заводят сомнительные знакомства, которые тоже не сулят ничего хорошего! Я прямо содрогаюсь от мысли, что какой-нибудь комсомолец может принести в казарму венерическую болезнь. Кругом и шагом марш, Ржимнач, краеведческий кружок я со всей решительностью запрещаю!

Солдаты с крайним недовольством признали, что дела принимают скверный оборот, но не сдавались.

— Кефалин, — обратился Кунте, — что, если устроить театральный кружок? Какое-нибудь крестьянское восстание, чтобы было много массовых сцен?

Кефалин глубоко задумался.

— Да нет, парни, — пробормотал он, — на это наш Тронда не клюнет. С театром много возни, и сейчас, за пару месяцев до увольнения, нет смысла что-то начинать. Хотя…

И он умолк, потому что вспомнил про хор художника Влочки.

— Опять вы мне вешаете лапшу, Кефалин! — нахмурился лейтенат Троник, — бессчётное количество раз вы меня разочаровали, как комсомолец, и снова начинаете! Скажите честно, чего вы добиваетесь этой неожиданной инициативой? Почему вам вдруг захотелось петь? Всю службу вы по нашим прекрасным народным песням даже не вздохнули, а теперь собираетесь разучивать их со смешанным хором! И даже утверждаете, что в репертуаре будут и комсомольские и советские песни? Какую цель вы, Кефалин, преследуете? Я ничего не имею против хорового пения, даже наоборот! На хор Александрова я ходил три раза, и сам в комсомольском хоре»Красная булава»пел второго тенора, но ваше намерение, Кефалин, мне кажется крайне подозрительным!

— Товарищ лейтенант, — сказал Кефалин, — Я полагаю, что именно сейчас, к концу службы есть необходимость развить какую-нибудь деятельность. Я задумался, какому из культурных жанров лучше всего было бы посвятить себя, а пришёл к выводу, что это может быть только пение. Театр — слишком затруднительно, декламация моих товарищей не привлекает, а вот пение…

— Ну, хорошо, — перебил его Троник, — Но почему это может быть мужской хор? Вы могли бы репетировать в политкомнате под надзором сержантов, и пользовались бы моей поддержкой.

— Думаю, что некоторые солдаты стеснялись бы петь перед теми, кто не присоединился к хору, — предположил Кефалин, — и кроме того, кружок вряд ли исполнил бы свою воспитательную функцию. В смешанный хор входил бы ряд комсомолок, чья сознательность положительно влияла бы на товарищей, которые до сих пор не перевоспитались.

Лейтенант Троник был настроен скептически.

— Два года вы могли их перевоспитывать, сказал он, — И всегда пользовались моей поддержкой. Теперь вы уже не справитесь и с помощью комсомолок! Опять вы мне втираете очки, товарищ, думаете о непристойностях, и ещё имеете наглость преподносить их политически. Как человек, я имею желание от вас избавиться, но как политработник, я обязан поддерживать малейший признак полезной инициативы. Таким образом: моя обязанность — доверять человеку, даже если он меня несколько раз подвёл! Однако — доверяй, но проверяй! Я разрешаю ваш хор, но хочу как можно скорее видеть результаты! Сколько времени вам надо, чтобы подготовить сколько-нибудь приличную программу?