Черныш

Черныш, оставшись один, хитро подмигнул сам себе. Больше он себя в обиду не даст. Он тонко проведет дело, так, что и мальчишке и этому с харей плохо выйдет.

X.

Лиза напрасно надеялась на то, что Йорка Кащеев поселится с ней в одной комнате. Только неделю они вместе и прожили. А потом Йорка Кащеев сплавил ее на Петроградскую сторону, поставив ее, правда, на работу: устроил курьершей в типографскую контору. Он не часто, но все же бывал у нее.

Город уже спал, когда Йорка Кащеев шел к Лизе. У слияния Невы с Невкой, там, где слева громоздится, кидая огромную тень вокруг, здание биржи, а справа - через воду - золотится Петропавловская крепость; радостный возглас остановил Йорку Кащеева.

– А вот тут и поздоровкаемся!

Черныш протягивал Йорке Кащееву руку.

– Весь вечер тебя, сволочь, стерегу, - сообщил он очень хозяйственно. На дому делишко закончить помешают - это я себе представил, - а тут самое подходящее место.

Йорка Кащеев вынул из кармана коробку "Зефира" и закурил, показывая полное равнодушие.

– Кури, кури, - сказал Черныш.
– Я тебе курить разрешаю. Мое от меня не уйдет.

Йорка Кащеев давил фасон: он и не думал звать кого-нибудь на помощь. Впрочем, никого вблизи не было видно, а извозчики у биржи были к этому часу уже все разобраны прохожими.

– Так, - сказал Черныш.
– Барчук. В капризах перевалялся, буржуенок, гонение на пролетариат устраиваешь. Из новых будешь? Летаете все в мечтах своих?

Йорка Кащеев заложил руки в карманы. Но тут же осторожный летчик взял верх над ростовским грачом.

– Я - не барчук, - отвечал он.
– Я - рабочей среды, на хрен нужно мне буржуйство!

– Отрекаешься, - с удовольствием констатировал Черныш.
– Знаем вашу змеиную душу. Изучили. К девчонке прешься, небось? Удовольствия строишь?

Йорка Кащеев выплюнул недокуренную папиросу и протянул руку, чтобы отвести Черныша.

– К чорту!

Черныш не шевельнулся. Он оттолкнул Йоркину руку даже с некоторой нежностью, словно готовя все это, возвышающееся перед ним и состоящее из рук, ног, головы и прочего, - к чему-то очень хорошему и справедливому. Сейчас вот все это хорошо прилажено друг к другу; оно стоит и разговаривает, как человек. А вот еще минута какая-нибудь - и этого не будет совсем, словно и не было никогда. Так, кашица останется, собакам на пищу.

– Это хорошо, - говорил Черныш.
– Это очень хорошо. Я тебя давно ищу. Вот и покончим с тобой делишко.

Словно делишко было самое пустяковое: ну, например, денежек призанять или что-нибудь в роде.

Йорка Кащеев молчал, обдумывая положение. Какой он барчук? Что за чепуха! Ему ужасно как нравился сейчас этот невысокий человек в кавалерийской шинели. Совхозом бы ему заведывать в деревне, а если в городе - то служить, что ли, в милиции. И уже досадно было Йорке Кащееву, что он поссорился с ним из-за совершенного пустяка: из-за девчонки. А теперь уж надо было давить фасон дальше: все равно ничего не объяснишь.

– Покурил?
– ласково спросил Черныш.

– Покурил, - в тон ему отвечал Йорка Кащеев.

– Так начнем, что ли?
– осведомился Черныш с таким видом, словно Йорке Кащееву уже известно, что надо начать.

– А что начнем?
– спросил Йорка Кащеев, приготовившись к бою.

– А вот погоди, - отвечал Черныш, отбросил стэк (с человеком приятней на кулачки), оглядел стоящего перед ним парня и, выбрав для первого удара грудь, изловчился, и Йорка Кащеев, отшатнувшись, еле успел отвести грозный кулак. И тут же, замахнувшись правой рукой, он обманул Черныша и левой рукой стукнул его по скуле.

– Так, - одобрил Черныш.
– Это хорошо. Это начистоту. Защищайся, парень. Кашица из тебя будет - так и не защитишься. Это я не за девчонку хрен с ней!
– я за справедливость борюсь.

Приговаривая так, он все усиливал и усиливал удары. Он бил Йорку Кащеева даже с некоторой жалостью: до того явно было, что он значительно сильней и выносливей. Йорку Кащеева спасала только ловкость: он увертывался от ударов, но никак не мог перейти от защиты к нападению. Тяжелые удары рушились ему в лицо, в грудь, в живот. Кровь заливала ему глаза, затекала на язык, но он, ловчась, давил фасон: не кричал и продолжал бой.

– Трудный мужчина, - удивился наконец Черныш.
– Хорошо бьешься.

И он, размахнувшись вместе с рукой всем своим правым боком, в полную силу ухнул Йорку Кащеева. Тот, схватившись руками за голову, бессмысленно шагнул вперед и молча упал лицом в землю.

– Так, - сказал Черныш.
– Девчонка плакать будет.

И для верности он еще ударил Йорку Кащеева сапогом меж лопаток.

– Плакать будет девчонка, - повторил он.

Делишко было закончено, но никакого удовлетворения Черныш не испытывал, словно убить-то он убил, да не того.

– Так, - сказал он, словно оправдываясь.
– Тебе бы противу меня не итти. Ты - мужчина сильный, я не возражаю, да против моей силы - куда!

Йорка Кащеев лежал недвижно, уткнув избитое лицо в землю.

– Так-то, - страдал над ним Черныш.
– Силы во мне чересчур.

Он вздохнул:

– Эх, по ухабам живем - раз - вниз, раз - вверх! А надо б мягко, как на машине: чтоб быстро и нетряско.

И, махнув рукой, он пошел по направлению к набережной Невы.

Луна выкатилась из-за облака, чтобы осветить этот небольшой клочок земли с биржей и прочими домами. Луна была желтая, круглая и добродушная.

XI.

У моста стоял и зевал на луну милиционер: ведь луна только для того и вращается вокруг земли, чтобы на обоих полушариях отвлекать людей от дела.

Черныш подошел к милиционеру.

– Быстренько, товарищ, быстренько, - там, представляешь ты себе, человека кончили.

Милиционер, забыв о луне, немедленно приложил к губам свисток и засвистал что было мочи. Свистя так, он быстро шел за Чернышем.

Черныш, оживившись, рассказывал, широко разбрасывая руки:

– Иду я, представляешь ты себе, и вдруг вижу: человека бьют. И как бьют: и в рожу, и по губам, и в живот. А человек не кричит, отбивается. И вижу я: скосился парень. Ты представь себе, милый, живо эту картину: лежит что мертвый, не повернулся даже - так лицом вперед и упал.

Милиционер перестал свистеть. Он заговорил:

– А ты чего зевал? Видишь: человека бьют, - отбил бы. Тоже!

– Это я не могу, - рассудительно отвечал Черныш.
– Это ваша обязанность, товарищ милиционер. А моя обязанность: кликнуть вас. Я эти порядки - о-го-го!
– как знаю.

– А ты не рассуждай, - сердился милиционер, предвидя взбучку за ротозейство.
– Никто тебя не просит рассуждать. Струсил - так и не рассуждай!

И он снова приложил свисток к губам и оглушительно засвистел, выражая этим тревожное состояние духа. Так они подошли к телу Йорки Кащеева. Милиционер, повернув тело, удивился.