Черныш

Он забрал предельную высоту - "потолок", дальше лететь некуда. И грача заменил осторожный летчик, который напрасно не погубит машину.

– Время - зверское, - сказал он, шикаря незнакомыми Лизе словечками, кренит так, что чуть зазеваешься - так и пойдешь штопором книзу. Штопор не страшен, да высоты жалко! Жалко низко жить, да еще и зря, не за дело, погибнуть. Да ничего, я человек крепкий, не согнусь в полете. Поздравляю вас, Лиза, вы приобрели сегодня исключительного товарища-летчика Йорку Кащеева. Он сделает из вас настоящего человека. Идемте сейчас же ко мне.

Лиза выговорилась, и ей уже легче стало и не так страшно.

– Спасибо, - отвечала Лиза, - только я не к вам, я к отцу пойду. Я уж у отца была утром, только дома не застала. Старуха какая-то вышла, не знаю даже кто, и за кого меня приняла - неизвестно, только грубо так: чего вам нужно? А мне и без нее плохо. Теперь уж отец дома наверное. До свиданья.

Йорка Кащеев усмехнулся: только-что в Фонтанку кидалась, а теперь, на-те, пожалуйста - благоразумие разводит, дорожится! Впрочем, ему это даже понравилось.

Он спросил:

– Разрешите зайти как-нибудь к вам?

Лиза кивнула головой утвердительно.

– Тогда валяйте адрес.

Лиза сказала адрес. Йорка Кащеев порылся в карманах, отыскал огрызок карандаша и записал на папиросной коробке адрес, напевая уже опять лениво:

...вышла замуж да за грача

Али тебе да жалко стало

Да ростовского да трепача.

Потом он отломал кусок картона и протянул Лизе.

– А вот тут записано, где моя кабинка.

– Спасибо!

И Лиза улыбнулась.

– А знаете - я и не думала топиться. С чего вы это взяли? Я просто так наклонилась, чтоб время провести, постоять, пока отец вернется. Хотела дойти до Летнего сада, но устала. Вы простите. Уж очень мне плохо, вот я и пошла с вами.

Смеясь, она простилась с Йоркой Кащеевым, и тот медленно пошел от нее по аллее. Чорт ее знает: не то отчаянная, не то благоразумная девица! Во всяком случае, надо поддержать знакомство: хорошенькая. И честное слово, интересно жить на свете!

Йорка Кащеев весело вышел на улицу, снисходительно - с высоты тысячи метров - оглядывая затихающую вечернюю жизнь.

III.

Тетка принесла Чаплину на обед гороховый суп и бифштекс по-деревенски. При этом она сказала:

– Новую себе завел? Можешь не беспокоиться. Днем она тебя не застала так она заявится вечером, в семь часов. И чего это они шляются к тебе!

– Это рыженькая заходила?
– добродушно осведомился Чаплин.
– Так она не новая. Она уже второй месяц ко мне ходит.

– Рыженькая!
– возмутилась тетка.
– Ту дуру уж я, слава богу, знаю. Нет, это даже совсем не рыженькая!

– Значит, блондинка, - сказал примирительно Чаплин.
– Тоже не новая. А больше никого у меня сейчас нет: только две.

– Только две! А вот и третья пришла. И не рыженькая и не блондинка, а черного цвета. И чего это ей нужно у такого урода?

Чаплин иронически улыбнулся:

– Неужели я - урод?

– Конечно, уродище, - обозлилась тетка.
– Была бы я молодая - ни за что бы к такому не пошла. Уж я лучше взяла бы себе Никиту-грузчика. То представительный мужчина и трудится честно.

Чаплин поддержал разговор.

– А не труд разве, что я города на фронте брал!

– Подумаешь, герой выискался!
– обрадовалась тетка.
– Города брал! А кто, скажите, пожалуйста, городов нынче не брал? Этих самых героев тыщи по улицам гуляет! Эти самые герои папиросами нынче по углам торгуют! Брал города! Да кабы не я - где бы покойную жизнь нашел, да уют, какие обеды кушал бы? Это я только по доброте сердечной ухаживаю, а он девок к себе таскает, квартиру пачкает. Эх, ты! Уж лучше бы молчал, уродище несчастный. Подумаешь - города брал!

– Да, - отвечал Чаплин.
– И не вам старухе судить: урод я или не урод?

Тетка качала головой.

– Да мне что? Хоть бы и раскрасавец - мне-то с этого какая прибыль? Я не жена, а тетка. А только я врать не люблю. Урод - так урод и есть. И не пойму я, чего это девки шляются.

– Вы скажите, Варвара Петровна, - перебил Чаплин, - какая ж все-таки это девушка приходила?

Но Варвара Петровна молча вышла, хлопнув дверью.

Чаплин, отобедав, стал готовиться к приему неизвестной гостьи: прибрал комнату, вымыл на кухне под краном руки, лицо и даже шею. Долго причесывался у себя в комнате перед висевшим над кроватью зеркальцем. Разглядывал в зеркало свое лицо и бормотал:

– Очень даже сохранилось лицо. Во всяком случае, примечательное лицо. Это она нарочно бранится. Уж я-то бабу знаю.

Под окнами заиграла военная музыка. Чаплин зачесал вихор на затылке, сунул гребешок в боковой карман пиджака и подошел к окну. По улице медленно двигалась похоронная процессия. Музыкантская команда выдувала из духовых инструментов траурный марш Шопена.

– Вот и меня так, - подумал Чаплин.
– Помру - музыка будет играть. Хорошо жить на свете!

На часах в столовой еще не пробило семи, когда тетка, не постучавшись, вошла к Чаплину, сказала резко:

– К вам.

И впустила в комнату молоденькую девушку. Еще через полчаса она подошла к комнате Чаплина, поставила на сундук у двери чайник с кипятком и тарелку с бутербродами, крикнула:

– Ужин берите!

И ушла окончательно.

В спальной ждали ее: широкая кровать; над кроватью, в углу, Николай-чудотворец с возженной перед ним лампадой и на столике, в головах кровати тюбик с карамельками. Варвара Петровна, покрестившись на образ, скинула туфли и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Началась обычная бессоница. Варвара Петровна вынула из-под подушки книгу с ободранным переплетом: роман писателя Немировича-Данченко "Сильные - бодрые смелые", - и, посасывая карамельки, стала читать. Изредка она, опуская книгу на живот, прислушивалась: уйдет девчонка от Чаплина или останется, как и другие, на ночь? Девчонка осталась на ночь.

Варвара Петровна, раздевшись, легла под одеяло. Она задремала только к утру, когда первый трамвай уже прогремел под окнами. Ее разбудил стук в дверь.

– Входите!

Вошел Чаплин. Варвара Петровна с отвращением взглянула на его лицо, носившее на себе все несомненные следы бессонной ночи.

– Чего надо?

– Варвара Петровна...

– Чаю, что ли? Можешь обождать. Я еще сплю, сам видишь.

– Варвара Петровна, - сказал Чаплин.
– А ведь эта девица - моя дочь.

– Дочь?
– заинтересовалась тетка.
– Да ну?