Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Ну, не стойте, девочки, идём! Как же так?.. — Аля приложила ко лбу вспотевшую ладонь. — Идёмте, нужна будет помощь.
Таня машинально подобрала с выпачканной в крови земли скомканный и запачканный алым листок.
— Умрёт? — едва слышно спросила Настя, прижавшись к ней боком.
— Мм, — не разжимая губ, ответила Таня.
Больше они между собой не говорили. Помогали в полевом медпункте, куда недавно доставили новую партию раненых из другой дивизии, пока в соседней палатке врач делал Наде операцию. Положение оказалось очень — слишком — серьёзным.
Через час к ним вышла Аля. Молча
— Идите, — сказала тихо. А потом вдруг посмотрела на Таню из-под бровей, залезла в карман выпачканного кровью халата и показала ей маленький патрон семь шестьдесят два с двумя красными полосками.
— Только Гонсалес метит свои патроны, — зло пробормотала она и вложила патрон в Танину руку.
Надя неподвижно лежала на койке. Она пришла в сознание, и Таня едва узнала её. Провалившиеся блестящие глаза обессиленно глядели на Таню из тёмных кругов. Безжизненные руки, сложенные поверх простыни, белели, ногти наливались синевой.
— Что говорят? — шепчет она с трудом, облизывая пересохшие губы.
— Всё хорошо, Наденька. Всё хорошо, — уверенно и спокойно отвечает Таня. — Всё уже позади. Теперь лежи и поправляйся. Ты такая умница!
Берёт в руку холодеющие Надины пальцы. Немедленно прогоняет набежавшие на глаза слёзы.
У неё будет целая жизнь, чтобы оплакивать Надю. Не нужно делать этого сейчас.
— Настя?.. — хрипит Надя.
— Она пошла за лекарствами, — не теряется Таня.
— Витя... Письмо...
— Оно тут, дорогая.
Таня с ужасом всматривается в светлеющее, прозрачное лицо подруги. Улыбается ей ободряюще. Улавливает лёгкое дрожание ресниц, наклоняется, слышит шёпот:
— Прочитай...
Осторожно разворачивает смятую тетрадную страницу так, чтобы Надя не видела крови на ней. Но она и не видит: немигающим взглядом смотрит в потолок.
— Дорогая Надюша, — негромко начинает Таня, — страшно представить, что тебе пришлось пережить. Прости меня, родная, и пойми. Не волнуйся, ради Бога, я жив, иду на поправку и теперь буду писать тебе столько писем, что ты едва будешь успевать читать их. Я был ранен в голову, сейчас уже почти оправился, лежу в санчасти. Ты, дорогая, не волнуйся обо мне...
— Пить, — тихо просит Надя.
Она с трудом пьёт несколько глотков из поднесённой Таней кружки и забывается беспокойным сном. Таня выходит.
Насти нет. Аля сказала, что она не выдержала и выбежала плакать. У палатки стоит Рут. Она уже всё знает.
— Так всё и закончится? — зачем-то спрашивает у неё Таня.
— Да, — Рут пожимает плечами.
— Неужели ничего нельзя изменить?
Несколько секунд Рут молчит, глядя на темнеющий горизонт. Солнце садится, и вместе с ним угасает Надина жизнь.
— Я не знаю, — тихо отвечает она.
— Она проснулась, тебя зовёт, — говорит Аля, вышедшая из палатки.
Надя вдруг совсем приходит в себя и смотрит на вошедшую Таню осознанно. Говорит внятно:
— Мне очень хочется жить, Таня, быть с вами и с Витей. Но если я умру...
— Ну, не говори так, — быстро прерывает её Таня. — Всё будет хорошо, Наденька. Ты лежи только и не шевелись.
— Девочкам скажи, что я люблю их всех, — шепчет
она.— Скажу, — Таня уже не спорит.
— Я поправлюсь? — спрашивает Надя.
— Ну конечно.
— Я поправлюсь? — снова говорит она.
— Обязательно поправишься, дорогая. Я же провидица, помнишь? Я знаю, что ты поправишься.
— Мне теперь надо поправиться, раз Витя жив, — беспокойно шепчет Надя.
Надин лоб становится выпуклей, виски желтеют, скулы выпирают. Таня отчётливо различает синюю трепыхающуюся жилку на тонкой девичьей шее.
Проходит час. Надя лежит, не шевелясь, изредка приоткрывает блестящие глаза и беспокойно смотрит по сторонам. В эти моменты Таня шепчет что-нибудь успокаивающее и негромкое. Тихо говорит, придвинувшись к ней поближе и положив руку на холодеющий острый лоб:
— Вот увидишь, Наденька, ты поправишься. Выздоровеешь и поедешь к мужу. Ты представь только: будешь долго ехать на тряском грузовике и вот вдруг различишь впереди поля и деревья на горизонте. Там девяносто шестая дивизия. Витя побежит тебе навстречу, и ты тоже побежишь. А потом вы будете до заката сидеть на пригорке и смотреть, как солнце опускается за Хор. Какие там воды Хора! Ты ведь была там, да? Помнишь, как они на солнце блестят?..
Надя молчит и вдруг начинает тихо плакать. Ни стонов, ни всхлипов: только крупные прозрачные слёзы, скатывающиеся по щекам. Надя лежит и плачет оттого, что осталась наедине со своей короткой двадцатилетней жизнью, и эта жизнь, столь нужная ей сейчас, покидает её.
— Ну что ты, родная, что ты...
— Зачем же... Всё так просто... — шепчет Надя, — всё так просто, Таня... Ты знаешь... Ах, как дышать тяжело. Ты знаешь... Почему же Витя не идёт?
— Он уже идёт, дорогая.
— Идёт... Пить дай... Холодно...
Скоро возвращается Настя, но Надя уже не видит её. Она говорит что-то невнятное, называет незнакомые Тане имена, зовёт маму и Витю, просит закрыть окна и выключить чайник. Потом затихает совсем. Ещё два часа Таня и Настя сидят у её койки, а потом накрывают остывшую Надю простынёй.
Где-то тяжело ухают орудия.
Таня снова раскрывает смятое письмо, пробегает его глазами. Оно почему-то обрывается на середине, на месте, до которого Надя ещё не успела дочитать. Таня нащупывает в конверте ещё один листок. Медленно подносит к глазам, щурясь в вечерних сумерках.
«Уведомляю Вас, что муж Ваш, офицер девяносто шестой мотострелковой дивизии, Сомов Виктор Николаевич, в ночь на двадцать шестое апреля две тысячи восемнадцатого года убит в бою под деревней Мухен. Пал смертью храбрых. Имущество будет переслано домой по адресу г. Санкт-Петербург, Дунайский проспект, д.49.
Командир полка подполковник Бурмакин.
Действующая армия, 26 апреля 2018»
— Ну? — Рут подходит неожиданно, прислоняется к дереву. Таня кивает. В горле стоит ком, плакать не получается.
— Мёртвые мертвы, Соловьёва, — говорит Рут, не глядя на неё. — Живые голодны. Живые страдают, не спят, мучаются и умирают. По ним надо плакать. Их надо жалеть.
Через несколько секунд она всё-таки отводит глаза от сумеречного неба.
— Её больше никто не обидит, Таня. Ты не думай об этом. Я позову девочек, — говорит чуть теплее, треплет Таню по плечу.