Чёрный лёд, белые лилии

Но сейчас Таня только кинула на подругу укоризненный взгляд и принялась быстро хлебать уже подостывший суп из какой-то травы.

— Ну а что? — пожала плечами Машка. — Это же правда!

— Quand je mange je suis sourd et muet***, — поучительно проговорила Таня.

— Assez****! — вдруг резко бросила Рут и, отложив китель, строго посмотрела на них. Маша раскрыла рот.

— И тебе на заметку, Лиса: такой поговорки на французском нет.

— Ты что же, знаешь французский? — всё никак не приходя в себя от изумления, пролопотала Машка.

— Училась на синхронного переводчика, — коротко бросила Рут и снова взялась за шитьё, ниже опустив голову.

По её лицу мелькнула тень. Таня много раз видела её: это была тень пережитой боли. Она вечно возникала на лицах тех, кто кого-то потерял.

И Тане вдруг почему-то стало так жалко эту вечно неласковую, неразговорчивую суровую девушку. От парней она слышала, что ей всего-то двадцать один, но эта самая тень пережитого тяжело легла на её лицо, придавила его, вытащила наружу тёмные круги под глазами и сеточку тоненьких морщинок; а глаза Рут в минуты, когда она думала, что остаётся одна, смотрели вокруг с такой беспросветной, глухой тоской, что Танино сердце сжималось. Должно быть, пережила она и впрямь что-то страшное. Может быть, всю семью убили. Может быть… Да гадать тут было бесполезно. У каждого здесь своя боль.

— Ничего себе, у нас тут целая группа французов подобралась! — засмеялась Машка. — Будем болтать теперь всё время, да, девочки?

Рут кинула на неё уничтожающий взгляд. Таня тоже Машкиного весёлого настроения не разделила.

— Девчонки! — Валера, весёлая, завёрнутая в какой-то огромный грязный ватник, появилась на пороге.

У Тани сразу отлегло от сердца. Она принялась было усаживать Ланскую, кормить и греть её, но та только отмахнулась:

— Ух, где я была! Как они меня накормили! И ватник вон дали, а ещё я так хорошо в машине поспала! — хвасталась она, глядя на Таню счастливыми глазами. — Это вы садитесь лучше поближе к печке. Ели? Ну, ладно. Хорошо вам?

— Хорошо! — хором ответили все втроём.

— А сейчас будет ещё лучше! — воскликнула Валера и вытащила из сумки несколько маленьких конвертиков. — Так, танцевать сегодня будем?

— Давай быстрее, Валерочка!

— Ну, хорошо. Маше, — принялась она раздавать конверты, — Вика, твоё… Тане… Да ты богачка, три конверта! И вот ещё для Насти, положу ей на постель. И мне!

Греясь у печки, Таня с замиранием сердца открывала только что полученные письма. Одно было фронтовое, от Марка, другое — домашнее, полное заботы, милых, мирных новостей: Вика сдала экзамены в музыкальной школе, Димка утопил в ванной её кукол и подрался с соседским мальчишкой, притащил с улицы какого-то ободранного кота, и теперь его называют Вареником…

Марк писал коротко, криво: времени, видно, совсем не было. Указал номер полевой почты, обещал скоро написать ещё.

Непривычный серый конверт пришёл и из Санкт-Петербурга. Таня, не в силах сдержать счастливой улыбки и набежавших на глаза слёз, читала, что Сашенька папиными стараниями растёт и толстеет не по дням, а по часам, умеет читать почти все слова и уже почти не дичится ни папу, ни Ригера. «Часто вспоминает тебя, — писал папа, — спрашивает, когда Таня придёт за ней и заберёт к себе жить. А на днях, представляешь, тащит мне какой-то затёртый альбом. Нашёл я там твою карточку и карточку л-та Калужного А. А. Очень она эти фотографии бережёт».

Таня на секунду оторвалась от чтения, прижала замасленные мятые конверты к груди, улыбнулась, обернулась на девчонок: они читали взахлёб, и у каждой на губах играла завораживающая, счастливая, дрожащая улыбка. Рут хмурилась, не смотря вокруг, и ожесточённо тыкала иглой толстую ткань кителя.

— Смотри, Лисёнок, смотри, — Валера порывисто села на Танину лежанку, сверкнула счастливыми глазами, возбуждённо показала неровные прыгающие буквы письма. — Миша пишет! Живой! Смотри, смотри, медаль Жукова ему дали… Вот! «За отвагу, самоотверженность и личное мужество, проявленные в боевых действиях при защите Отечества и государственных интересов Российской Федерации». Он, Лисёнок, представляешь, очень какую-то важную задачу разведывательную выполнил. Ах, Таня, как же хорошо-то… Как жить хорошо! Да? Правда?

Таня засмеялась, сама не зная чему, и обняла Валеру.

— Очень хорошо!

— А мне, девочки, ничего сегодня не было? — спросила Надя, входя в землянку и с одного взгляда заметив письма в руках подруг и общее радостное возбуждение.

Скоро уж девять месяцев, как без вести пропал Надин муж.

— Тебе завтра будет, — ответила Таня. — Вот увидишь. У меня предчувствие такое.

— Смотри же, чтобы было! — Надя шутливо погрозила ей пальцем и улыбнулась, но тяжёлая морщинка между её бровей не разгладилась. — Ну, девочки, расскажите мне ваши новости, раз уж у меня своих нет.

И они, усевшись у огня, принялись снова и снова перечитывать друг другу домашние письма.

Тане по-прежнему изредка, когда вражеские орудия грохотали особенно громко, снился серый гладкий бок бомбы с чёрными-чёрными крупными буквами «Flatchar’s industry».

Вот и сейчас она проснулась, чувствуя холодные капли пота на лбу. Несколько секунд смотрела по сторонам, привыкая к темноте. Сосчитала девчонок: Валера спала напротив, подложив под голову обе руки и съёжившись, Машка, по своему обыкновению, дрыхла, широко раскинув руки и ноги. Настя спала тоже, сжавшись в комочек. Никого больше в землянке не было.

Тянуться к Валериным часам было неохота, но, судя по сероватому сырому воздуху, приближалось утро. Пора, стало быть.

Таня быстро села, опустив ноги в берцы. Пощупала карманы. Вынула и положила на стол несколько наскоро написанных вчера вечером писем: маме, папе, Сашеньке и Антону. На случай, если сегодня она не вернётся.

При слове «Антон» мозг лихорадочно заработал, снова тревожа в Тане привычное беспокойное чувство, но на этот раз она сразу же оборвала себя. Нет, не сейчас. Обо всём этом она подумает потом — если вернётся. А если нет — на то эти письма и были вчера написаны.

Услышала за собой шаги, обернулась и увидела Колдуна, уже одетого и собранного. Он внимательно окинул глазами землянку, остановился на Тане.

— Встала? Хорошо. Начало четвёртого, пора. Сныть буди.

Таня быстро растолкала сонную Машку, вместе с ней нехотя поела холодный вчерашний суп, поцеловала спящую Валеру в лоб, оставив свои письма у неё на лежанке, накрыла её тем самым грязным ватником, пропахшим кострами и чьим-то потом, завязала тесёмки плащ-палатки на шее, взяла в руки остывшую винтовку. Ещё раз уже на пороге оглянулась на уютную землянку, будто хотела впитать в себя каждую чёрточку, каждую деталь. Шагнула в предрассветный сумрак.

Дул неприятный ветер, какой бывает только в последний час ночи, и кое-где под ногами уже появлялась роса. Всё вокруг было тихо, и лишь изредка на востоке то там, то здесь трепетал неровный свет американских осветительных ракет, бледнеющий на фоне чуть посветлевшего неба.

У землянки они стояли вчетвером: Колдун, Рут, Сныть и Лиса. Зябко кутались в плащ-палатки, изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Колдун то и дело почёсывал шапку соломенных волос и поглядывал на часы. Таня мёрзла. Рут стояла прямо, будто в карауле, и пристально глядела на восток. Машка зевала.