Чёрный лёд, белые лилии

Тане кажется, что она видит - видит всех их.

Вот Машка Широкова. Рядом с тумбочкой дневального она втыкает в розетку электрический чайник: хочет сварить себе пельмени. У неё длинные-длинные пушистые волосы, убранные в неряшливую косу, большие щёки, пижама в зелёный горох и смешливые, горящие озорством глаза. Её брата не убивали. Маша никогда не была на фронте. Маша не оставалась в осаждённом Владивостоке со смертью один на один.

Вот Настя Бондарчук. Она уселась к окну, поближе к дневному свету, и сосредоточенно, смотрясь в осколок зеркала и смешно округляя губы, подводит широкие полукружья бровей. Её ноутбук стоит на подоконнике, на нём в сотый раз крутятся «Виноваты звёзды», и девчонки вокруг сидят, раскрыв рты. Настя красива - так красива и молода! Она так хочет быть любимой, а не использованной, и так верит в это. Настя никогда не была на фронте. Осколок гранаты не попадал ей в лицо. Её жизнь не вытекала алыми каплями на песок.

Вот Надя Сомова. Она везде со своими девочками, даже сейчас, когда они лоботрясничают и смотрят фильм вместо того, чтобы учиться. Она сидит вместе со всеми, но в руках у неё - какая-то отчётность. Надя старательно заполняет её, от усердия прикусывая губу: как бы выгородить всех своих подчинённых? Семестр, кажется, они закрывают хорошо; писать ей осталось совсем чуть-чуть, а в левом нагрудном кармане у неё лежит письмо от Вити. Надя никогда не была на фронте. Её муж не пропадал без вести. Надя не умирала долгие семь часов, бредя по человеку, которого нет в живых.

Вот Валера Ланская. Она стоит в конце коридора с ведром и тряпкой и почему-то ревёт. Она…

– Танюша! Танюша!
– вопит она и, опрокидывая ведро, несётся к Тане. Грязная тряпка хлещет Таню по спине, рёбра трещат: Валера попросту виснет на ней. Отстраняется, снова виснет, смеётся и плачет, лепечет что-то про ужасную причёску и худобу.

До вечера Таня узнаёт миллион новостей: про Максима Назарова, который на Камчатке; про Валерину контузию, которая несильная, но противная; про Сашеньку, которая очень ждёт свою Таню; про то, что зачислили их учиться снова на второй курс, и, потому что девочек не набирают больше, придётся учится с парнями, а жить (представляешь, Таня!) можно будет даже в городе, а можно и тут. А также: про чудо-средство против вшей; про новые душевые кабинки; про то, что Радугин стал полковником; про то, что город больше не бомбят.

К ним в кубрик заглядывают четверокурсницы. Некоторые здороваются, некоторые просто смотрят, как на музейный экспонат, но им всё равно. Они болтают без передышки часа три; обе и плачут, и хохочут до слёз. Таня слушает Валерино неосознанно-болезненно-нежное к Максиму; Валера - Танино очень осознанно-страшно-терпкое к Антону.

Их не трогают. Даже на ужин они не идут - идут мыться. Впервые за много-много дней Таня стоит под горячим душем. Где вода, а где слёзы, непонятно даже ей самой, но слёзы такие хорошие, что ей не больно ни капельки.

Таня опускает голову и закрывает глаза. Она устала, ей хочется спать. Грудь не саднит, от горячего чая в горле разливается приятное тепло. Под головой у неё - подушка, а не вещмешок, сверху - одеяло, а не воняющий костром и потом бушлат. За окном - не взрывы, а отдалённые крики на плацу. Дневальный за дверью - не взмыленный солдат с автоматом наперевес, мучительно вглядывающийся в темноту, а лениво пролистывающая учебник по тактике девушка с яблоком в руках. Рядом, на соседней кровати, - Валера.

Она свешивается и протягивает Тане пальцы, и Таня протягивает свои. В темноте они зачем-то держат друг друга за руки пару минут.

– Я так люблю тебя, Таня, - шепчет Валера перед тем, как разнять руки.

– И я тебя.

Таня снова опускает голову на подушку. Закрывает глаза. Ей кажется, что спать невозможно: перед глазами мелькают какие-то картинки, в голове стучит: «Ан-тон, Ан-тон». Уже скоро, скоро должно быть известно о нём, невозможно же вечно так жить…. Да, скоро, очень скоро. Любые новости лучше этого. Может быть, уже завтра утром!

В голове у Тани - целый калейдоскоп из переживаний, воспоминаний и мыслей, и всё же, закрывая глаза, она сразу проваливается в долгожданный сон. Ей не снится ни Антон, ни бомба, ни война, ни что-либо другое. Ей только кажется, что она плывёт на большом корабле и что волны баюкают её.

Просыпается она очень быстро и резко. За окном ещё темно, Валера по-прежнему спит, но дверь в коридор почему-то открыта, и электрический свет слепит её. Таня щурится; свет заслоняет мужская фигура. Чья, спросонья не разобрать. Мужчина (Тане кажется, что это папа) быстро заходит, прикрывая за собой дверь, и садится у края её кровати. Таня узнаёт Ригера.

– Собирайтесь, Татьяна Дмитриевна, быстрее, - лихорадочно шепчет он.

– Что?..
– Таня щурится и соображает с трудом.
– Куда?

– Быстрее и тише, поторопитесь. Где ваши вещи?
– Ригер шарит под кроватью в поисках чемодана; лицо у него сухое и жёсткое, как тогда, когда убили Риту.

– У меня и нет их, - растерянно отвечает Таня, всё же вставая и тут же в тревоге садясь обратно.
– Да что такое, Ригер, куда мы? Где папа?

– Одевайтесь, быстрее. Через десять минут они будут здесь, нам надо уходить.

– Кто?

Ригер перестаёт искать чемодан, подаёт Тане одежду со стула и торопит её.

– Они.

Таню прошибает пониманием и непониманием, она перестаёт натягивать брюки на покрывшиеся мурашками ноги и замирает.

– Ригер?

Сердце у неё останавливается. Он долго-долго смотрит на неё, а потом поджимает уголки губ и отводит глаза.

– Дело пересмотрено. Вы были признаны виновной в совершении государственной измены. Старший лейтенант Калужный Антон Александрович также был признан виновным и по приговору военно-полевого суда был расстрелян сегодня ночью.

– Нет, - шепчет Таня и не может вдохнуть.
– Нет, такого не может быть. Нет, нет, нет, нет… Это невозможно! Нет! Это невозможно! Это невозможно! Это невозможно!

– …Таня! Таня! Да что ты, Таня, ну проснись же ты наконец!

Таня распахивает невидящие глаза, вцепляется в Валерины руки и всё ещё плачет. Валера, совсем одетая, обнимает её. Через большое не зашторенное окно в кубрик падает утренний свет.

– Кошмар приснился?
– спрашивает Валера, тяжело дыша: бегала, должно быть, куда-то.

Таня молча кивает, стирая слёзы и пытаясь унять сердце.

– Ничего, это пройдёт… Таня, я только поднялась. Я внизу была, на КПП была. Тебя с утра вызывали, но я не хотела тебя будить, думала, может, тебе посылка пришла или что, и сама сходила. Знаешь, кто пришёл? Ну?
– Валера отстраняется, но всё ещё держит Танины руки. Всё её тоненькое лицо светится изнутри. Таня перебирает в голове имена петербургских знакомых, приходит к выводу о том, что все они мертвы, и поэтому спрашивает, силясь выдавить жалкую улыбку: