Черный смерчь (главы из романа)
Шрифт:
Куда же ты? Не видишь, что ли?– Не видит. Это со стороны хорошо смотреть, а там, под волглой толщей царит вечный полумрак, колышутся тени водяные травы, или руки хозяина - не понять, тяжесть давит на уши, кровь стучит в висках и скоро не хватит дыхания, чтобы вынырнуть на поверхность.
Лапы водяного потянулись к живому человеческому теплу, отдернулись, коснувшись тусклой искорки оберега, висящего на шее. Но Таши, вместо того, чтобы вырываться и спешно всплывать, рванулся еще глубже, прямиком к алчным лапам, но все равно - мимо ножа. Мгновенно вскипев яростью подводный житель вцепился в дерзкого человека всеми длиннопалыми руками.
Ну где же Калюта, ведь он должен помочь! Ему прогнать омутинника - плевое дело!– Рон отчаянно терзал бубен: Бум!–
Второй раз на глазах у него гибнет родич, а он снова сидит, смотрит и ничего не делает. Йога сказала с места не двигаться, иначе - пропал. И Ромар говорил, что правильно Рон позволил убить Матхи - у шаманов свои битвы и своя храбрость, не похожая на смелость воина. Но тогда он менял одного человека на весь род, а что скажет твоя смелость сейчас? Какой же ты будешь шаман, если позволишь нежити топить людей? Ведь чтобы коснуться волшебного ножа достаточно протянуть руку. Что же, ты так и будешь сидеть?
– Тр-р-р!..– пропел бубен в поднятой руке, и по этому сигналу Роник кинулся вперед.
* * *
Примостившись на утлом плотишке и зажав камень между коленями, Таши подгребал свободной рукой. Не беда, если плот отнесет слишком далеко - мать подтянет. А вот если промахнуться мимо водоворота - придется плыть второй раз, а время и без того поджимает.
Веревка натянулась, плот начало медленно поворачивать.
– Пора!– крикнула с берега мать.
Никто не топит - сам тону!– вспомнил Таши невеселую прибаутку. Затем он, покачнув плот, резко распрямился и вниз головой бросился в самый глаз водоверти. Тяжелый камень сразу потянул на дно, да и Таши помогал ему, вытянувшись струной и что есть сил работая ногами. Толща воды, пронизанная солнечными лучами, быстро потемнела, смарагдовая зелень сменилась фиолетовым сумраком. Закрученные течением стебли водяных трав казались протянутыми лапами, они колыхались кругом, то притрагиваясь, то испуганно отдергиваясь, словно и впрямь были руками неведомого существа. Вот и дно чистое, выметенное водоворотом. Таши старательно оглядывался, не выпуская камня из рук, чтобы не всплыть прежде времени. Где тут искать нож?.. Мать обещала, что Калюта подскажет, заставит святыню проявиться. Ну так что же он? Пора! Уже мочи нет, тело само рвется вверх, к воздуху.
Но вместо обещанной помощи из мутной мглы выплыла искаженная харя водяного хозяина. Кожа в бородавках, как у старой жабы, пасть разинута, глаза сверкают черными всполохами. Длинные руки с огромными ладонями протянулись, норовя схватить за волосы. И этому чудищу мать приносила жертвы, ублажала, просила не мешать! Таши перехватил руку омутинника, вывернул многосуставчатые пальцы. Те покорно изогнулись, но не обвисли, а продолжали хватать и удерживать. Оно и понятно - омутинник сам не бьет и не душит, он только держит, не позволяя всплыть. А уж топит пловца река и собственная неосторожность.
В такую минуту выручить утопающего может только боевой задор. Таши не пытался вырваться и уйти, он отпустил камень, дернул на себя вялую лапу омутинника и, когда они сплылись лицом к лицу, вцепился скрюченными пальцами в бородавчатую рожу. Вода окрасилась бурой кровью, лопнул похожий на пузырь глаз, но омутинник, кажется, и не заметил потерь. Что ему глаз новый вырастет, вот отпускать жертву водяной не собирался. Неважно, что там наверху кто-то ворожит, позволяя до поры дерзкому пловцу не дышать. Человеческие силы конечны, а Великая неутомима. Пусть не сразу, но схваченное тело забьется бестолково, выгнется дугой, из носа и разинутого рта пойдет пузыристая пена, и еще один утопленник ляжет на дно Великой.
Нож надо было с собой взять, - натужно думал Таши. Он знал, что даже будь у него нож - омутинника это не остановило бы, даже изрезанный на куски он продолжал бы удерживать жертву. Но помраченный разум уже не слушал сам себя, лишь стонал отчаянно: Нож!
И, словно услышав этот крик, в стороне от схватки взмутился мелкий донный песок и оттуда сам собой явился тонкий каменный клинок. В придонной полутьме он казался серым, но цвет его сейчас меньше всего интересовал Таши. Нож, словно поданный услужливой рукой, лег в ладонь, и Таши ударил раз, другой, третий! Вода замедляла всякое движение, по-настоящему эти тырчки нельзя было назвать ударами, но обретенное оружие легко входило в дряблое тело. Клубы крови завивались крутящимися струйками и уплывали вниз по течению.
Даже изрезанный на куски придонный житель не отпустил бы намеченной жертвы, но была именно в этом ноже сила, заставившая омутинника дрогнуть. Водяной затрепыхался, словно плотвичка, ухваченная поперек живота неопытным и жадным щуренком, сжался, отступил и через миг вовсе повалился на дно, обратившись в притопленную, занесенную песком корягу.
У Таши не было ни сил ни желания проверять, убит омутинник или же он пытается таким образом спастись. Сердце колотилось в самом горле, и никакие заклинания не могли утишить неудержимого стремления вздохнуть полной грудью. Таши оттолкнулся ото дна, стремясь поскорей всплыть.
В сторону надо!– ударила мысль, - Прямо не всплыть, водокрут обратно затянет...
Из последних сил Таши отгребал подальше от роковой ямы, потом не выдержал, косо пошел наверх. Нож, зажатый в правой руке, мешал грести, и больше всего Таши боялся сейчас обронить его. Вода светлела, уже видны почти отвесные лучи солнца, столбами пронзающие воду, и плавающая мелочь пылинками толчется в них, радуясь свету и теплу. Последние секунды были самыми мучительными. Казалось, голова никогда не пробьет зеркальный испод реки, но Таши, выдавливая из груди остатки воздуха, сумел дотерпеть, вынырнул, взметнув руками тучу брызг, закашлялся, хватив вместе с воздухом воды, снова погрузился с головой и вновь вынырнул, откусывая оскаленными зубами живительный воздух. И лишь потом, много погодя, сумел оглядеться, увидеть крутой берег, от которого его отнесло чуть не на самый стрежень Великой, небо, облака и лик Дзара, от которого внизу сохранялось одно лишь воспоминание. Таши выдернул из воды руку, в которой был зажат травянисто-зеленый нефритовый нож, и заорал во всю мощь измученных легких:
– Достал!!!
Руки плохо слушались его, к тому же, ни с того ни с сего Таши овладела боязнь, что сейчас он выронит с таким трудом добытый нож и вновь утопит его. К берегу Таши плыл по-собачьи и выбрался на песок шагов на двести ниже лагеря. Счастливо рассмеявшись, он побежал к костерку, удивленный и слегка обиженный, что мать не встречает его и Роник не примчался навстречу.
Уже у самого стана по ушам ударил стонущий собачий вой.
Рон как и прежде сидел у костра, лицо его сохраняло отсутствующее выражение, нижняя губа безвольно отвисла, отчего шаманыш казался несказанно обиженным. Бубен выпал из ослабевшей руки, упал на угли и теперь догорал неярким дымным пламенем. Уника стояла рядом на коленях, вглядывалась в лицо мальчика, отчаянно повторяя:
– Зачем ты это сделал, Рон, зачем?.. Ой, дура, дура, самой надо было! Что ж я теперь Ладе скажу?
Глава 5
Даже после разгрома мэнков дымы на восходном берегу Великой, никуда не исчезли. Меньше их стало, но и только, а так, мэнки, судя по всему, чувствовали себя в Завеличье хозяевами и скрываться не собирались. Победители также молчаливо признали потерю правого берега, и даже самые горячие головы не предлагали переправиться через реку и ударить по становищам мэнков. Зато свой берег прочесывали тщательно и несколько бывших противников нашли, убив троих чужинцев и приведя в селение двух настоящих людей, за которых поручился шаман и которых признали лишаки. А вообще, судя по следам, уцелевшие - и люди, и чужинцы, стремились уйти подальше от селения и бежали без оглядки.