Честь и мужество. Рассказы о милиции

Ни секунды не колеблясь, Вадим Сорокин принял предложение Шефа. И сразу свалился камень с души: он был должен и Шефу, и Валентине, и одному парню из группы… Наверное, рублей около четырехсот, не меньше. Но какую машину он должен отогнать?..

Вот так и вошел студент Сорокин в «кумпанство». Он понятия не имел, откуда и кем доставляются в тупичок на одиннадцатой линии «Жигули». Знал одно: в неделю его дежурства с двадцати ноль-ноль и до утра он должен был находиться дома. Непременно трезвый и непременно выспавшийся днем. Ночью — какой именно ночью, это как раз и не было известно — ему должны были позвонить и спросить: «Это здесь проживает…?» И далее — фамилия: Кошкин, Мышкин, Собачкин, Хомяков… — тут важна была первая буква фамилии, та самая, что написана на пыльном ветровом стекле. После чего Вадим немедленно звонил Шефу: сообщал букву и, получив «добро», отправлялся на Поляну Фрунзе. Фальшивой доверенностью на автомобиль, документами, на машину и номерами Шеф их снабжал заранее. Номера Вадим менял, свернув с магистрали на дорогу к дому отдыха «Волжская жемчужина», не доезжая птицефабрики. Ночью там движения практически не было.

А потом… Без сна, без отдыха: Жигулевск — Пенза — Воронеж — Ростов. А там — уютный особняк на Советской, усатый армянин, чашка чаю, посылочка в целлофане — и на вокзал: «Один купейный до Куйбышева…»

Четыре раза совершал такие автопробеги Вадим Сорокин в течение этого лета. И с каждым рейсом росла тревога: уж слишком просто, без осложнений проходили путешествия. А сколько кувшину по воду ни ходить, битым быть… Так любила говорить мать. По другому, конечно, поводу. Теперь эта поговорка часто жужжала в ушах Вадима. Зря надеялся он, что появится привычка к опасности и к риску. Черта с два! И сейчас, после своего четвертого по счету турне, он поклялся, что съездит максимум еще три раза. Пес с ней, с «Нивой», можно в конце концов купить и «Запорожец». Впрочем, деньги утекали из карманов, как вода из дырявой кастрюли. Он даже не знал точно, сколько их у него сейчас в заначке. Две тысячи? Около трех? Полторы? Может, не покупать машину? Но как обидно будет: рисковал-рисковал — и фуганул все без следа! А машина нужна, с нею сразу переходишь из плебеев в первый сорт. Но и кончать с «кумпанством» пора, ой как пора…

Страхи, которые мучили Вадима при последнем возвращении, оставили шрам в душе. Теперь он боялся, что в следующий раз будет бояться еще сильнее. А когда так трусишь, владеть собой трудно, сорвешься как пить дать. «Нервы полечить, что ли? — угрюмо думал Вадим, отлично осознавая, что ни к каким врачам он не пойдет. — Становлюсь психом, так и шизануться недолго…» Где-то от кого-то он слышал, что лучшее лекарство в таком состоянии — положительные эмоции, развлечения и удовольствия. Но мелкие радости, вроде ресторанного балдежа с девочками, его не очень-то волновали, это все быт. А серьезные эмоции у Вадима были связаны с Валентиной. К сожалению, были они, эти самые эмоции, отнюдь не положительные: от Валентины он уходил с развороченной душой и исцарапанным самолюбием. Но порвать с ней не мог. Наверное, потому, что ее к нему отношение будило в Вадиме куда-то далеко и глубоко загнанный комплекс… Даже не то что неполноценности, а собственного ничтожества. Он знал, что нравится девушкам, — высокий, ладный, всегда модно одетый, у него был хорошо подвешен язык, впечатляющая, хоть и «пеночная» эрудиция, он держался уверенно и свободно в любом обществе. Но бывали минуты, чаще ночью, а иногда и днем — скажем, на трибуне стадиона, в кафе, — когда он буквально корчился, глядя на себя со стороны. Он боялся подумать, что Валентина видит его микроскопическую сущность, наверное, потому ему так нужно было, чтобы именно эта резкая на язык, умная и в то же время веселая — с другими! — девушка поддалась ему, отступила, признала Вадима Сорокина личностью. Насколько легче стало бы ему… И операции «Чужмашсбыта» наверняка не травмировали бы тогда психику, потому что уверенность в себе, а вовсе не бравада дают человеку покой.

Сегодня он дважды заходил к Валентине — до обеда и около пяти, — и оба раза не заставал ее дома. Сейчас было около девяти, даже если она дома — не засидишься, но Вадим был настроен на решительный разговор. Нужно прояснить все. Он скажет, что готов на ней жениться, обеспечит ее всем, что душа пожелает, и… что еще, он пока не придумал. Она должна понять и поверить, что нужна ему не как партнерша по танцулькам и любовным утехам, а по-настоящему, навсегда. Сам-то он, правда, в этом далеко не был уверен. Но непреодоленный барьер отравлял жизнь.

Валентина жила в комнате, доставшейся ей при размене большой отцовской квартиры. Отец, известный в городе художник-оформитель, оставил семью, женившись на выпускнице художественного училища, где преподавал, и теперь жил с милой примерно в таком же убогом шалаше, как и старшая дочь. Бывшей жене и второй дочери досталась отдельная двухкомнатная квартира. Но отец при редких встречах говорил, что счастлив: разница в двадцать четыре года не мешала юной супруге боготворить его. А вот Валентина, зажившая самостоятельно, не была счастлива — уж это она знала наверняка. Свою будущую профессию инженера-энергетика она не любила, с друзьями почти всегда была в натянутых отношениях — слишком требовательная к другим, себе она позволяла многое. Например, могла оборвать на полуслове, высмеять при всех, менторским тоном прочитать нотацию, полную сарказма. В общем, других Валентина не щадила, но и в одиночестве жить не могла: начинались депрессии, самокопание. Бывало, она целыми неделями пропускала занятия, потом еле разделывалась с хвостами, изнуряла себя, становясь еще нетерпимее к окружающим.

Вадиму было трудно с ней, его самолюбие было вечно в порезах, но отступиться от Валентины он уже не мог: все другие девушки рядом с ней казались преснятиной. Чтобы покончить с этой затянувшейся мукой, надо было непременно разочароваться в Валентине, сказать себе, что она такая же чувиха, как и остальные, и так далее. Однако пока что оснований ждать подобного триумфа не было.

…Он дважды нажал кнопку звонка и с тоской прислушался: неужели опять тишина? Соседи, Вадим знал наверняка, никогда не выйдут на чужой позывной. Он протянул руку, чтобы позвонить еще, как вдруг услышал легкое шаркание.

Скрежетнул запор, тихо звякнул замок. Валентина стояла в дверях. На ней был коротенький зеленый халатик, шлепанцы на босу ногу, светлые волосы всклокочены, на лице ни следа грима. «Никуда, значит, не собирается», — обрадовался Вадим.

— Ты? — Она задумчиво смотрела на него. — Заходи. Только ненадолго, я спать рано лягу.

Сорокин прошел за ней в конец коридора, уверенный, что, по крайней мере, две пары соседских глаз проводили его, глядя сквозь дверные щели.

— Сядешь? — спросила она, указывая глазами на зеленое кресло с обшивкой, до лохмотьев ободранной котом.

— А может, стоя будем разговаривать? — зло бросил Вадим и сел.

— Лишь бы покороче.

Валентина присела на краешек стула, и все-таки голые коленки далеко выползли из-под халатика. Она посмотрела на них, потом на Вадима.

— Выкладывай. Я вижу, что ты не просто так.

— Сейчас выложу. — Вадим сощурился, довольный, что уест-таки Валентину. — Прошу, пани… Это тебе презентик, так сказать…

Он медленно отстегнул медную пуговку, вынул из кармана батника плоскую коробочку, формой похожую на пудреницу. Развернул фирменную бумагу с рекламой ювелирного магазина. На лице девушки разлилась краска, она закусила губу.

— Спрячь, можешь не открывать. Говори и уматывай.

— Сейчас выложу, — повторил Сорокин, чувствуя, что только напортил: разговор, как планировалось, не получился. — Ты все же посмотри. Красиво же!..

Он открыл замочек коробки. На голубом бархатном ложе блеснул, отразив свет люстры, золотой кулон в виде стилизованной бычьей головы на тончайшей золотой цепочке.

— Твой знак — Телец. Ты ведь майская…

Нет, равнодушной Валентина не осталась: взяла кулон, на вытянутой руке покрутила перед собой.

— Чудесная штука, — сказала она ровным голосом. — Откуда? Впрочем, я сама… — Валентина порывисто взяла бумагу, взглянула.

Вадим внимательно следил за ней, разминая сигарету.

— «Посетите магазины Ростовского Ювелирторга», — прочитала девушка с восторженностью, слишком похожей на издевку. — Ты, что ли, опять их посетил?

Она небрежно, почти не глядя, опустила кулон на стол, вынула из пальцев Вадима сигарету. Он чиркнул зажигалкой. Нехотя ответил:

— Когда же мне-то?.. Парень знакомый.

— Фарцовщик? Вроде тебя? — деловито поинтересовалась Валентина.

— Нет, не вроде меня. — Вадим вздернул подбородок. — Тем более что я не фарцовщик. Как это ни почетно.

— Значит, ты вор. — Она произнесла эти слова легко. — Такие подарки в твоем положении может делать…

— Прекрати! — В голосе его прозвучала угроза.

— Я никому не позволяю повышать голос, ты знаешь. — Она затянулась и пустила струйку дыма на Вадима. — Тебе больше подходит извиняющийся тон, не забывай. Забери свою висюльку, выкладывай, зачем пришел, и… — Она многозначительно качнула головой на дверь.