Четвертая стрела

В карету ввалились Ласло и секретарь, кучер хлестнул лошадей, сани помчались. Копчик надвинул шапку на глаза и захрапел. Ласло и Аксель переглядывались, Николай Михайлович придвинулся к Акселю и проговорил тихо, но внушительно:

– Инструктирую тебя, пока мы едем. Следов оставляй поменее, и проследи, чтобы он на дыбе не сдох. То, чем славен Тороватый, все эти вывихи и торчащие кости, здесь недопустимы. После казни герцогские родственники могут потребовать выдачи тела - и не курляндские родственники, а этот чокнутый французский маршал. Понимаешь, сколько вони будет, если найдут следы пыток. Но и фельдмаршала не надо разочаровывать, сегодня он наш хозяин.

– И крутись как хочешь, - вздохнул Аксель, - и много их там таких, нежных маршальских родственников?

– Всего один, - утешил секретарь, - остальных распихали по камерам до утра, никто их не тронет. Два герцогских брата, три прихвостня и мальчишка-герцог, маленький дюк. До них и пальцем не велено дотрагиваться. Так что выдохни маленько.

Карета встала у переправы, Копчик пробудился и побежал искать лодку. Ласло и Аксель вышли под снег, Николай Михайлович остался в карете.

– Я думаю сделать новую ставку - на то, кто как держится на допросе. Шкала мужества от одного до десяти, - предложил Аксель, - я бы поставил на то, что у герцога будет два из десяти, и при виде дыбы он повалится нам в ноги.

Ласло раскрыл табакерку - половину табака тут же унесло ветром, в остатки насыпался снег:

– Я бы сказал - семь или восемь. Ты забыл про уголовное прошлое.

Вернулся Копчик:

– Лодка только что уплыла с герцогом. Вон их возок под снегом, - указал он на неясно видимый сугроб, - Через полчаса сгрузят его и вернутся за нами.

– Нехорошо, мы должны были прибыть первыми, - секретарь высунулся из кареты и тут же скрылся.

– У арестованного от страха отнялись ноги, его несли в лодку на руках, как куколку, - с удовольствием рассказал Копчик, - Жаль, я не видел.

– Два из десяти, - напомнил Аксель.

– Опять вы за свое, - усмехнулся Копчик, - Только у вас не будет два. При аресте герцог бился с гвардейцами, так, что кровью забрызгало всю спальню. Ночнушка его лопнула, и беднягу несли в карету буквально с голой жопой, завернули в шубу, чтоб чего не приморозить, и тащили, как куль с мукой. Сапоги для него пришлось снять с гвардейца, вон он сидит в возке, ждет свои сапоги назад.

– Семь или восемь, - повторил Ласло.

– А что такое один по вашей системе?
– раздался из кареты звонкий секретарский голос.

– Это если он обделается, - предположил Аксель, - а вы бы сколько дали герцогу, ваше благородие?

– Я плохо его знаю, - дверца кареты приоткрылась, - но у нас его сын. Если без сына, дал бы семь или восемь, как доктор Ковач. А так - только пять.

Вдали раздался плеск, причалила лодка. Из лодки выбрался на обледеневшую пристань счастливый Сумасвод-второй с подбитым глазом, проорал своему товарищу в возке:

– Плакали сапоги твои, Куницын, арестованный в них в камеру ушел!

– Привет, гвардия!
– окликнул его Аксель, - Как настроение!

– Настроение боевое!
– отозвался бодро Сумасвод.

– Виктория?

– Виктория!
– Сумасвод вскочил в свой возок, кучер проснулся, взмахнул кнутом, и возок растаял в снежном мороке.

– Поплыли!
– нетерпеливо скомандовал секретарь, и все четверо устремились к лодке.

– А где стульчик для арестованного?
– Копчик оглядел камеру и недосчитался.

– Постоит, блядина курляндская, - пробормотал Николай Михайлович, раскладывая на столе бумаги и писчие принадлежности, - ты за писаря сегодня, Прокопов. Грейте свой мангал, Пушнин, клиент вот-вот пожалует.

– Разве мы никого больше не ждем?
– удивился Аксель, ибо с высокими персонами всегда лично беседовал Сам, Андрей Иванович Настоящий.

– Его светлость господин Ушаков прибудет утром, в составе высокой комиссии по винам герцога Курляндского, - пояснил секретарь, - не выделывайтесь, Пушнин, переоденьтесь и готовьте дыбу. К утру все вины должны быть признаны и нами подробно описаны. А вы, доктор Ковач, чего ждете? Осмотрите задержанного - сильно ли избит, может ли дойти до камеры? Конвой, проводите доктора.

Ласло, внушительный и нарядный в своей бобровой шубе, в присутствии секретаря как-то потерялся. Он покорно поплелся по коридору следом за караульным. У главной камеры, закрытой аж на целых два замка, дежурила стража. Курили, ржали, но завидев доктора в солидной шубе, притихли и вытянулись по обе стороны дверей.

– Отбой, я лекарь, - разочаровал их Ласло, - как там ваш арестованный, валяется в прострации?

– Сидит, - отвечал стражник.

– Уже хорошо.

Стража отомкнула замки, караульный вошел вслед за Ласло и встал у двери.

Герцог и в самом деле был красавец, с фингалом, не хуже, чем у гвардейца Сумасвода - оба, видать, отвели душеньку. Он сидел на койке, уронив голову на руки, и черно-белые, будто шерсть шнауцера, волосы торчали в разные стороны, как у ведьмы. И да, из одежды на герцоге была только шуба и сапоги гвардейца Куницына.

– Я должен осмотреть вашу светлость, - позвал Ласло. Герцог поднял на него безумные свои драконьи глаза - черные, как зимняя речная вода:

– Подойди и осматривай.

Ласло скосил глаза на конвойного - тот стоял, клевал носом - ночь все-таки. Ласло приблизился, посмотрел критически на фингал, проверил, целы ли ребра.

– Что с мальчиком?
– почти беззвучно, одними губами, спросил герцог, и Ласло не сразу понял, о ком это он. Потом догадался - о маленьком дюке.

– Его не будут пытать, - так же беззвучно проговорил Ласло, делая вид, что осматривает герцогские глазные склеры. И он готов был дать руку на отсечение - без всякого света черные глаза вдруг зажглись, как у кота. Что-то некрупное благородной тяжестью опустилось в карман докторского камзола - и никто бы не смог проследить движения руки, подложившей это тяжеленькое что-то.

– Все равно, передайте палачу. За мальчика, - прошептал герцог, и конвойный наконец-то проморгался:

– Что он там шепчет?

– Ребра болят, - перевел Ласло, - и вообще, почему он у вас так избит? Живого места нет.

– Сопротивлялся аресту, - довольным голосом объяснил конвойный.

– Все с вами ясно, изверги. Вы в силах дойти до кабинета дознавателя, ваша светлость?
– обратился Ласло к герцогу, и тот улыбнулся по-волчьи, приподняв один угол разбитого рта:

– Извольте.