Четвертое сокровище
Шрифт:
Распрямляя ноги и вставая, сэнсэй крякнул. Затем проковылял к сёдзи[36]. Держа тушечницу обеими руками, он размахнулся и кинул ее во дворик. Тушечница, казалось, пролетела слишком далеко для своего веса. Она упала у камня, напоминавшего собачий клык, почти в самом центре сада.
Позже, когда полумесяц висел над галереей мастерской и домика сэнсэя, Ихара выскользнул во дворик, едва освещенный тусклым серебристым светом.
Тихо ступая, словно привидение, Ихара прошел по мшистой дорожке к собачьему клыку. Опустился на колени и стал нащупывать тушечницу.
Сзади стоял Саката, держа короткий меч в вытянутой руке.
— Как вор в ночи, да, Ихара? — произнес он. — Тушечницу, пожалуйста. Сэнсэй упомянул меня первым.
— Это правда, — ответил Ихара, — но он не смог бы произнести наши имена с одним выдохом.
— Он был слишком добр к тебе.
Саката сделал шаг вперед, вытянув руку. Ихара протянул ему тушечницу. Саката отступил на несколько шагов, вложил меч в ножны, повернулся и ушел. Ихара подождал мгновение, затем вышел из сада.
Сэнсэй наблюдал, как оба покинули дворик. Все элементы стихотворения на месте: луна, полночный сад, два его лучших ученика, меч и тушечница. Но стихотворение так и не сложилось.
Старый сэнсэй умер в своем саду, свернувшись вокруг камня, похожего на собачий клык. Последней он видел луну.
Ихара опустил кончик кисти в тушечницу и поднес кисть к бумаге. Десять тысяч черт в день, и так — десять тысяч дней, как наставлял его когда-то сэнсэй. Лишь после этого ты, быть может, достигнешь успеха. А прежде ты не сможешь познать пути каллиграфии.
— Сын. — Его сосредоточенность нарушил материнский голос.
— Да? — Он положил кисть на подставку, повернулся и посмотрел на нее.
Выражение ее безучастного лица редко менялось. Единственный раз, когда на ее лице отразилось хоть что-то, — это когда он сказал матери, что принят в школу каллиграфии Дайдзэн. Тогда выражение ее лица чуть смягчилось, особенно у глаз.
— Извини, что прервала тебя, — сказала она, — но это касается твоего отца. Я получила послание из Эдо[37]. Он очень болен. Пожалуйста, отправляйся к нему.
— Он поправится?
Она подумала немного.
— Вряд ли.
— Понятно. Мне очень жаль это слышать.
— Прошу тебя.
Долгую тихую паузу наконец прервал сам Ихара:
— Матушка, могу ли я говорить откровенно?
— Да, если ты отправишься к отцу.
— Да, я пойду, но мне бы не хотелось становиться наследником моего отца. Я с радостью уступлю свое место младшему брату.
Мать стояла молча; в тихой комнате почти не были слышны стрекот цикад и беспокойные крики ворон в соседней роще. После долгого молчания она произнесла:
— Дела нашей семьи также поражены болезнью.
— Неужели?
— Я не знаю, что делать. У твоего брата много хороших черт…
Ихара хорошо понимал смысл невысказанных слов матери: его брат предпочитал иллюзорный мир попоек, азартных игр и запрещенных чайных павильонов.
— Я отправлюсь в Эдо. Но будет ли ошибкой продать наше семейное дело? Мы могли бы получить небольшую прибыль, достаточную, чтобы начать сызнова.
Мать дернула головой:
— Прости меня за эти слова, но, мне кажется, наши долги съедят большую часть денег, вырученных от продажи. Конечно, если бы дела шли ровнее, с продажи
можно было бы получить прибыль.— Я понимаю.
Мать низко поклонилась.
— Извини, что оторвала тебя от работы.
— Мне очень жаль, что это случилось с отцом.
Ихара нашел отца в маленькой гостинице в Эдо поблизости от района Ёсивара. Комната насквозь пропиталась человеческими испарениями, вонью протухшей пищи и дешевого сакэ. Отец посмотрел на него мутным невидящим взглядом с тонкой циновки, на которой лежал.
Его отец не был болен — он был пьян.
Ихара отвернулся, когда отец потянулся к нему. По узким извилистым коридорам он поспешил наружу. Выскочив на свет и свежий воздух, он чуть не сбил женщину, несшую какой-то сверток, обернутый лохмотьями.
— Простите меня, — сказала она. — Извините.
— Ничего страшного, — ответил Ихара и сделал шаг в сторону.
— Подождите, — сказала она и дотронулась до его рукава.
Ихара остановился, одинаково удивленный мольбой в ее голосе и бесстыдным прикосновением. Женщина было одета в кимоно, которое когда-то было элегантным, но теперь совершенно истерлось. Она выглядела на несколько лет младше матери, и в то же время — как бы старше. Несколько мгновений женщина вглядывалась в его лицо, затем произнесла:
— Ихара-сан?
— Да?
— Вы похожи на своего отца. Жаль, что я не знала его, когда он был в вашем возрасте.
Ихара сразу же понял, кто эта женщина в жизни отца. Внутри у него все перевернулось. Жаль, что у него нет при себе меча Сакаты. Он бы убил ее, потом отца, а потом и себя.
— Вы его видели? Он здесь, — сказала она, показывая на обветшалую гостиницу.
Ихара последовал за ней, не в силах сказать, что видел его только что — точнее, то, что от него осталось. По извилистым коридорам они пробрались к комнате, входить в которую у Ихары не было никакого желания, но он уже не мог остановиться. Женщина замерла у двери, подождала, пока Ихара догонит ее, и ворвалась внутрь.
— Отец, — выкрикнула она, словно бы лебезя перед Ихарой. Только бы она не называла его «отцом» все время, подумал он.
Отец Ихары лежал на боку спиной к двери, а теперь перевернулся к ним лицом.
— Ногути-сан, — прохрипел он.
Ногути упала на колени на драную циновку и поклонилась сначала старшему, затем — Ихаре.
— Ваш сын приехал.
Мужчины уткнулись взглядами в противоположные стены. Поглядев по очереди на каждого, Ногути развязала узел на тряпичном свертке:
— Взгляните. Жареная рыба и рисовые лепешки.
Лицо его отца исказилось в гримасе, когда он садился. Ногути обратилась к Ихаре:
— Милости прошу.
Они поели втроем, она — больше всех. Ихара и отец просто поковырялись в еде. Отец хотел выпить сакэ за приезд сына.
— Я счастлива, — произнесла Ногути, рыгнув. — Как будто мы одна семья.
Ихару передернуло.
Его отец был действительно болен — его пожирали алкоголь и Ногути. Один день он бывал в поразительно ясном сознании, а на другой уходил в полное забытье. В дни просветления Ихара пытался, насколько мог, выяснить у отца все о состоянии семейного дела. В результате он обновил все цифры в бухгалтерских книгах, которые отец передал ему. Своей маленькой кистью он правил бухгалтерию, пока рука не онемела.