Четвертое сокровище

— Судя по всему, так же, как ты по-японски. А как ты, Джиллиан?

— Что я?

— Какие-нибудь национальные оттенки в твоем происхождении?

— Я практически полностью англосаксонка. Среди предков были и шотландцы, но на их языке я почти совсем не говорю.

— А почему дреды? — спросил Уиджи.

— А в чем дело? Тебе не нравится?

— Этого я не говорил. Ты растаманка?

— К религии это не имеет отношения. Я не практикую ничего, просто иногда стучу в ритм, когда нравится музыка. Кроме того, я выглядела бы чертовски скучно, если б ничего с собой не делала. Была бы еще одной южно-калифорнийской белой девчонкой.

Тина коснулась одной из ее косичек:

— Как ты это сделала?

— Жуткая морока. Прежде всего…

Уиджи встал.

— Схожу еще за одним кувшином, пока вы туз о прическах.

— …Я заплела кучу косичек и обработала их перманентом. Затем сходила к стилисту, и та сплела их по четыре-пять вместе и закрепила гелем. Потом сделала начес. Это чистая пытка. Мне нельзя было мыть волосы три недели, чтобы плетение сохранилось.

— Ты с ними выглядишь здорово, — сказала Тина.

— Спасибо. Ты тоже так можешь.

Тина потянула себя за волосы, доходившие до плеч:

— Не знаю. Ты видела азиатов с дредами?

Джиллиан нахмурилась:

— Да вроде нет.

Вернувшись с пивом, Уиджи наполнил их стаканы до краев.

— Закончили о прическах?

— Я вот что хочу узнать, — сказала Тина. — Ответ на вопрос о Кахале и Гольджи.

— Господи, — вздохнула Джиллиан, — и охота тебе говорить о таких пустяках. Кстати, в чем там проблема с этими придурками?

— Я покопался насчет этого после семинара, — ответил Уиджи. — Гольджи считал, что мозг представляет собой сеть нервных тканей. Так называемая ретикулярная, или сетчатая теория. Кахаль же полагал, что мозг состоит из индивидуальных клеток. Так называемая нейронная теория.

— Базара нет, — вставила Джиллиан. — Так я и думала.

— А ты, Тина?

— Мне пришло в голову нечто похожее. Только не совсем это.

— Этого должно хватить для ответа, — сказал Уиджи. — Я же был абсолютно без понятия. Но я все-таки — один из аспирантов Аламо. Он, но идее, должен взять меня к себе. Но, как мне кажется, правильный ответ не очень-то много значил. Главное — как ты ответил на вопрос.

— Как это? — спросила Тина.

— О чем ты, док? — подхватила Джиллиан.

— Потом сами увидите. — Он опорожнил стакан. — Я умираю с голоду. Пойдемте ко мне чего-нибудь перекусим. Заодно проверим почту. Может, уже пришел ответ.

^{Но ситуация значительно осложняется в том случае, если импульс продолжает испускаться и достигает центра сознания. Импульс передается по нервным каналам. Следуя по сложной траектории, он достигает поверхностного слоя головного мозга, то есть — коры головного мозга. Что касается сознания, то — по крайне мере, у человека — оно сконцентрировано исключительно в этой зоне. Пока импульс не достигнет этой области, он должен оставаться изолированным. В противном случае, если активизируются соседние нервные каналы, отвечающие за другие участки кожного покрова, повреждение может быть неправильно локализовано. Если болевое ощущение в конце концов воспринимается на ограниченном участке раздраженной кожи, это ощущение может явиться источником других реакций в центральной нервной системе. Например, может стать источником мыслей или каких-либо моторных действий.}

^{Из выступления профессора графа К. А. X. Мёрнера, ректора Королевского Каролинского института на церемонии вручения Нобелевской премии в области медицины и психологии Сантьяго Рамону-и-Кахалю и Камилло Гольджи, 1906 год.}

^{Тетрадь по неврологии, Кристина Ханс Судзуки.}

Аламо закончил рассылать электронные письма зачисленным студентам. Он принял своего нового аспиранта и лаборанта Круса, а также еще парочку студентов, которые дали прекрасные ответы. Они писали о том, какой вклад могли бы внести в этот лекционный курс и что другие могли бы получить от их присутствия на семинаре. Еще несколько человек, которых он все-таки решил принять, не вполне определились в этом смысле. Сам вопрос о Гольджи и Кахале был скорее предлогом. Главное здесь — не правильный ответ, а критическое мышление, которое, по замыслу профессора, должны были продемонстрировать студенты. Последние две кандидатуры были выбраны простой жеребьевкой, и одной стала Судзуки, студентка Портер, но Аламо не считал ее неполноценной.

Сама Портер и ее теория о роли языка и сознания (более высокие уровни сознания происходят из языковых способностей более высокого уровня, при этом сознание и язык настолько переплетены, что в конечном счете являются единым целым) раздражали его. Почему Портер отводила такую роль языку, было для него загадкой. Человеческая речь не намного интереснее собачьего лая.

Семена раздражения были высажены на научном семинаре их института, когда он в своем докладе кратко излагал факты в поддержку его предположений о возможном характере нейронной теории сознания. Центральной темой его сообщения были предлобные доли головного мозга, но не в том смысле, что сознание Непременно концентрируется в этом районе, а в том, что именно здесь наблюдается наибольшая активность при работе сознания.

Он показал слайды мозговых сканов у пациентов с пораженной предлобной зоной и выдвинул предположения, почему изучение таких повреждений может быть полезно ддя разработки теории.

После доклада Портер начала приставать к нему с длинными бессвязными вопросами. Было очевидно, что она пускает пыль в глаза, а не пытается предложить конструктивный диалог. Она морщилась — ее лоб при этом собирался складками, как кортикальная ткань — по поводу любого его результата исследований, которые он предлагал как доказательства. А потом затягивала свое обычное: «Но…» Она предлагала другие объяснения приведенных им данных, а затем переходила к собственным изысканиям.

Но как бы там ни было с Портер, Судзуки оказалась для него трудным выбором: девушка не очень внятно излагала, каким может стать ее вклад в семинар. Хуже того, она еще попыталась показаться остроумной, упомянув понятие «открытого разума» в контексте изучения сознания. Насчет второго вопроса она тоже была не очень уверена, хотя ее догадка была правильной. И тем не менее то была всего лишь догадка, как она сама и признала. По крайней мере, она честна, а ответ показывал способность мыслить. Если бы у него не было возможности набирать студентов с острым, как бритва, интеллектом или превосходной научной эрудицией, он предпочел бы напыщенному словоблудию такие качества, как честность и глубокомысленность. И действительно, чаше всего именно честные студенты, начинавшие медленно, становились его любимцами и показывали в конце лучшие результаты.

Сан-Франциско

Тина успела на последнюю электричку в город: она отправлялась с оклендской станции Рокридж в 00:32. Жил Уиджи в трехэтажном доме, в двух кварталах от станции. Они с Джиллиан проводили ее до станции. Уиджи обнял Тину.

— Это твоей маме, — сказала Джиллиан, вложив ей в ладонь косяк. Тина положила его в кармашек рюкзака.

— Поздравляю еще раз, — сказал Уиджи Тине. Ее Приняли в семинар Аламо, как Уиджи и Джиллиан.

Вагон был пуст, если не считать пары спящих мужчин, по виду — бездомных. Их головы мотались под стук колес. Пол был замусорен газетами, обертками от еды и бутылочными крышками — несмотря на то, что в поездах строго запрещалось есть и пить.

До 16-й улицы в Сан-Франциско ехать было 37 минут — то была ближайшая остановка к кондоминиуму где они с Мистером Робертом снимали квартиру.

Когда Уиджи спросил, говорит ли она по-японски, Тина вспомнила тот редкий дождливый день в Сан-Диего, когда она встретила Мистера Роберта. Она сидела в студенческой закусочной. Все прятались внутри от дождя, поэтому свободных столиков не осталось. Мистер Роберт вежливо спросил, не мог бы он занять свободный стул напротив.