Четвертое сокровище

— У тебя прекрасный почерк, — отметила Ногути однажды вечером. — Ты, наверное, занимался каллиграфией?

Ихара проигнорировал ее — это уже вошло у него в привычку.

— У меня тоже когда-то был хороший почерк, — продолжала Ногути. — Я даже как-то написала стих-другой.

Оттолкнувшись от татами, он выскочил в темноту ночи. Быстрым шагом дошел до маленького храма, в который вступил через тории^[38] и остановился перед алтарем.

Ногути подошла к нему сзади.

— Я очень извиняюсь. Я не знаю, что делать с вашим отцом.

Ихара глубоко выдохнул.

— Это уже неважно.

— А вы будете учить меня каллиграфии?

— Нет.

— Вы можете меня учить. Ваш отец говорил мне, что вы ученик школы Дайдзэн.

— Я не могу учить, — сказал Ихара. — Я здесь не для этого.

Ногути стояла рядом, пристально глядя на алтарь.

Кредитор — высокий и тощий мужчина — привел с собой в гостиницу двух громил-сыновей.

— Заплатите мне то, что обещали, — заявил он.

Отец Ихары изогнулся в поклоне так, что совсем простерся на татами. Оголившаяся шея была тонкой, как тростник. Ихара поклонился вслед за свои отцом и произнес:

— Я его старший сын. Я налаживаю наше дело и выплачу вам весь долг. Я только хотел бы попросить о небольшой отсрочке.

— Отсрочке? Нет уж, больше отсрочек не будет.

Двое сыновей-громил быстро прошлись по комнате, переворачивая вверх дном скудный скарб и разнося в щепки бамбуковые дорожные коробы. Они разбили лакированные шкатулки, порвали в клочья книги, мешки и одежду Покончив со всем, взялись за Ихару и его отца — стали бить и пинать их, разорвали всю одежду. Они забрали все жалкие гроши, которые с таким трудом скопил Ихара.

Когда черный туман, окутавший его сознание, рассеялся и уступил место целой радуге боли, первой Ихара увидел Ногути. Она держала над его лицом мокрую тряпку. Женщина склонила голову набок, чтобы получше разглядеть лицо.

— Ихара-сан, — сказала она мягко.

Ихара застонал.

— Что с отцом?

— Ихара-сан, — повторила она еще тише.

Прошла неделя, прежде чем Ихара смог самостоятельно встать. Синяки же сошли только через месяц.

Ногути умудрилась по крохам собрать немного денег, чтобы отправить тело его отца домой — их пожертвовали несколько клиентов, которые отцу сочувствовали. Ихара послал матери известие: он останется в Эдо, пока не закроет семейное чайное дело.

Но после смерти отца оно стоило еще меньше, чем при его жизни. Ихара метался по Эдо, стараясь изо всех сил спасти все возможное и продержаться до выгодного предложения. Устроился на работу к одному из отцовских перекупщиков — там нужно было взвешивать и паковать чай. К концу дня руки становились каменными.

Ногути все еще жила в комнате. Ихара не знал, что с ней делать. Он подумывал дать ей немного денег на отъезд, но отъезд, казалось, не входил в ее планы.

— Ногути-сан, — обратился он к ней однажды вечером. — Почему вы не уезжаете?

Она посмотрела на стену так, будто могла видеть насквозь.

— Вы хотите, чтобы я уехала?

— Нет, — выдавил он.

На следующий день, когда после работы Ихара получил свою первую зарплату, он не пошел сразу домой, вместо этого отправился побродить по улочкам ситамати^[39] — нижней части Эдо, как по своему положению, так и по репутации. Проголодавшись, остановился около жаровни с подрумяненным тофу^[40] и съел пару шампуров. Приятная тяжесть в желудке и жажда повлекли его к лотку с сакэ. Мысль о смерти отца была мимолетна, и он выпил сначала одну бутылочку, затем другую.

После смерти учителя Ихара забыл, что такое счастье, но теперь, идя домой, он был доволен. По дороге ему попалась маленькая чайная — крыша ее поникла, будто хвост бродячей собаки. Восхитившись ее очертаниями, похожими на хорошую каллиграфию, он вошел.

Чайная была чистая, везде чувствовался налет старины. Посетителей, однако, не было. Престарелая хозяйка вышла из задней комнаты и склонилась перед ним. Ихара сел на тонкую подушку перед низеньким столиком.

^{Слово «спокойный» — «сидзука» — представляет собой, как полагают, результат абстрактного переосмысления таких понятий, как «прекрасный зеленый цвет», «бесконфликтный», «остающийся чистым» или «желаемое отсутствие движения». Черты иероглифов должны отражать это настроение. Само собой, изобразить их в таком стиле крайне трудно, если сознание неспокойно.}

^{Но каллиграф должен добиваться спокойствия не расслабляющего, а скорее активного — полного единения духовной и физической энергии. В самом деле, сознание занимающихся сёдо коренным образом изменяется в результате настойчивой и целеустремленной практики, но не благодаря сознательному усилию: оно формируется постепенно, пока сознание медленно впитывает в себя подсознание.}

Женщина с мягким взглядом, напомнившим ему глаза матери, подала ему теплое влажное полотенце, затем налила чашку чаю. Ихара полюбовался грубой красотой чашки, сделал глоток и поклонился хозяйке. Она ответила поклоном и оставила его в одиночестве. Ихара оглядел скромно обставленную комнату. На одной стене висел хорошо исполненный каллиграфический свиток. Он хотел подняться, чтобы рассмотреть его поближе, когда хозяйка вдруг вернулась с небольшим подносом затейливого рисового печенья.

Ихара полюбовался пристойное время и печеньем, затем взял одно и откусил.

— Очень вкусно, — сказал он. Хозяйка поклонилась и произнесла:

— Извините за вопрос, но откуда вы?

— Из местечка около Фудзи-сан^[41], — ответил он и тут же заметил: — Этот свиток… прекрасная каллиграфия.

Женщина обернулась и посмотрела на нее.

— Нет, это неудачный свиток. В касуре нет напряжения, окончания черт слишком резкие. Не хватает равновесия.

Ихара подошел к свитку и посмотрел внимательнее. Каллиграфия все равно поразила его своим мастерством. Укоры хозяйки можно было считать почти безосновательными, хотя, присмотревшись тщательнее, Ихара убедился: у хозяйки наметанный глаз и утонченный вкус. Действительно, касуре — открытое белое пространство на свитке, подчеркивавшее движение кисти, — было местами лишено напряжения, ибо черты были слишком толстыми, окончания же их следовало сделать чуть длиннее, и в результате равновесие слегка портила излишне тяжелая верхняя часть. Тем не менее работа была прекрасной. Ихаре была неизвестна печать мастера. Он вернулся к чаю.

— Видите, я же говорила, — отметила женщина.

— Кто автор?

— Он почти не известен. Мой дед. Извините за вопрос, вы занимаетесь сёдо?

Ихару подмывало сразу же сказать «нет», ведь он не занимался уже много недель. Но он ответил:

— Я был учеником в школе Дайдзэн.

— Дайдзэн! Прекрасно. Тогда вы должны быть мастером.

Ихара поклонился.

— Вовсе нет. Я сын чаеторговца.

— Но ведь Дайдзэн… Я не могу поверить, что вы заглянули в мою убогую чайную.