Четвертое сокровище

— Она хорошо держится.

— Она гораздо лучше держится здесь, чем дома.

— Физическая и умственная активность ей полезны.

Ханако принесла им суп мисо и «цукэмоно» — маринованную капусту. Тина попросила чай и воду. Ханако поклонилась, снова наполняя их стаканы.

— Спасибо, — поблагодарил Уиджи. Ханако улыбнулась и пошла принимать заказ у другого столика. Тина отпила немного чая, который мать принесла им в кружках.

— А твой отец? — спросил Уиджи, помешивая суп кончиками палочек. — Он тоже здесь работает?

— Вообще-то я никогда его не видела.

— Ой… извини.

— Ничего.

Когда она росла, вокруг было столько детей с одинокими родителями, родителями-геями, разведенными или женившимися вторично, или же вообще без родителей, что никто не считал ее особенной. Когда она поняла, что мать может никогда и не рассказать ей об отце, она перестала интересоваться и ждать этого. Тина думала, что мать рассчитывает на подходящий момент: может, когда она чуть подрастет, или пойдет в школу, или окончит школу. Все эти поворотные моменты в ее судьбе пришли и прошли, не отмеченные ни единым словом.

— Ты ладишь с родителями? — спросила Тина.

— У нас прекрасные отношения. Особенно теперь, кода я далеко.

— А что так?

— Обычная дрянь между детьми и родителями. Они не имеют понятия, зачем я опять пошел учиться. «Тебе недостаточно титулов?» Так отреагировал отец, когда я ему сказал.

Ханако подошла к ним и забрала миски из-под супа и тарелки.

— Прекрасный суп, — сказал Уиджи.

— Вам нравится мисо? — спросила Ханако.

— Великолепный.

— Он и полезный тоже, — заметила Ханако. — Ваш ужин сейчас будет. — И она ушла, забрав тарелки.

— Каково быть студентом Аламо? — спросила Тина.

— Пока трудно сказать. Он несколько замкнут, но когда он здесь — он здесь, если ты меня понимаешь.

— Сосредоточен?

— Весьма. Как будто все без исключения важно до энной степени. Похож на шахматного гроссмейстера, способного мыслить на несколько ходов вперед. Только поднимаешь какую-то тему, вроде будущего исследования, а он тебя уже обогнал и говорит, что, скорее всего, из этого получится. Он гений, но с людьми не может совершенно.

— Похоже, только гениальность и имеет тут значение. — После паузы Тина произнесла: — У меня к тебе вопрос.

— Валяй.

— Я занимаюсь случаем с сэнсэем сёдо — учителем японской каллиграфии, у которого случилось кровоизлияние. Обширное поражение височной доли. Самое интересное, что он потерял способность соединять вместе элементы иероглифов: например, вот этот, «вода». Тина макнула палец в стакан и нарисовала иероглиф из столе. — Похоже, он может написать только одну черту. Или же комбинирует их неправильным образом. Профессор Портер сказала, что это называется аграфией.

Уиджи кивнул:

— Слышал об этом, что-то вроде графической афазии. Правда, никогда не сталкивался.

— Мне бы хотелось выяснить, восстановится ли у него способность комбинировать черты в правильном порядке.

Уиджи покачал головой:

— При таком серьезном повреждении, что ты описала? Сомневаюсь. Нельзя исключать возможного улучшения в будущем, но он никогда не восстановится полностью до того состояния, что было до удара.

Тина откинулась на спинку, когда принесли ужин. Киёми помогла Ханако с подносом.

— Три вида морского окуня, — объявила Ханако. Киёми показала одно из блюд. — Мне больше всего нравится вот это: морской окунь с имбирным соусом. Конечно, сасими из морского окуня тоже превосходно.

— Ты любишь сырую рыбу? — спросила Тина.

— Только если она еще дрыгается.

Ханако рассмеялась. Но когда она ставила блюдо перед Уиджи, лицо ее вдруг исказилось. Блюдо выпало из рук и тяжело ударилось о стол, задев бутылку. Уиджи поймал бутылку, и опрокинуться она не успела.

— Ма, тебе нехорошо?

Ханако попробовала улыбнуться, но боль взяла верх. Она качнулась назад, и начала так медленно падать, что Казалось, будто ей не дает рухнуть невидимая веревка. Уиджи быстро вскочил и поддержал ее одной рукой под руку, а другой обхватив за поясницу Тина встала и поддержала мать с другой стороны.

— Гомэн насай, — прошептала Ханако.

— Ханако, что случилось? — спросила Киёми.

— Давайте отведем ее в кабинет, — предложила Тина.

Под взглядами малочисленной компании едоков они провели Ханако в заднюю часть ресторана. В кабинете управляющего ее посадили на стул. Уиджи присел на корточки и спросил:

— У вас спазмы в ногах?

Лицо Ханако сморщилось от боли, глаза плотно закрылись, губы сжались так плотно, что побелели.

— Ты знаешь, что с ней? — прошептала Киёми Тине.

Та взглянула на мать, когда Уиджи заговорил с ней.

— У нее рассеянный склероз. Стало проявляться с начала года, — прошептала Тина.

На лице Киёми сначала изобразилось удивление, потом замешательство.

— Она никогда мне не говорила. Она сказала, что просто стареет. Это опасно?

Ханако слабо застонала, и Тина тоже присела около нее на корточки.

— У вас есть какие-нибудь лекарства? Прописал врач что-нибудь от этого? — спросил Уиджи у Ханако.

Та кивнула:

— Всё дома.

— Давай отведем ее домой, — сказал Уиджи. — Где она живет?

— Недалеко. Пара кварталов отсюда, но я не думаю, что она сможет идти.

— Мне тоже так кажется, — согласился Уиджи.

— Я сама пойду… через минутку, — сказала Ханако.

— Я не знала, — снова заговорила Киёми. Ладонью она прикрывала рот, а другую руку тянула к подруге.

— За лекарствами я могу сбегать, — вызвался Уиджи.

— Нет, я сама, — сказала Тина и похлопала мать по руке. — Где лекарства?

— В ящике с палочками для еды.

Тина быстро прошла через ресторан на улицу, свернула налево и побежала вверх по Пауэлл-стрит. Она вспомнила детство, когда бегала домой от «Тэмпура-Хауса», где навещала мать перед вечерней суматохой. Тина любила смотреть, как шеф-повар с белой повязкой на голове размешивает массу для тэмпуры. Обычно он готовил небольшую миску массы с сахаром и обмазывал ею ломтики мускусной дыни или целые ягоды клубники, а потом ставил все это в духовку. Через минуту-другую вытаскивал блюдо, дул на него, а затем посыпал сахарным порошком. «Вкусненько», — говорила обычно она, а шеф смеялся и повторял за ней: «Вкусненько».