Четвертое сокровище

Она встала на колени и начала собирать листки.

— Как там отель?

Тэцуо поднял еще один листок.

— Все шло хорошо до этого звонка.

— Звонка? Тебе позвонили?

Он начат рвать листок, Ханако вздрогнула.

— Да, мне позвонили. Мне сказали, что у тебя роман с твоим сэнсэем по сёдо. — Листок разорвался пополам. Тэцуо взял другой и тоже начал рвать его. — «Сёдо? — переспросил я. — Но моя жена не занимается сёдо».

Он рвал листки один за другим, и Ханако ничего не могла сказать.

— «Моя жена не занимается сёдо», — повторил Тэцуо. — Но ты занимаешься сёдо. — Он разорвал еще листок. — И у тебя роман.

Ханако задрожала.

— Я все знаю про тебя и твоего сэнсэя, — сказал Тэцуо, вставая. Он вышел на кухню, где на столе были разложены принадлежности для каллиграфии. Она поднялась и двинулась за ним.

Он взял одну кисть и сломал пополам.

— Вот что я собираюсь сделать с кисточками твоего сэнсэя. — Он взял тушечницу и разломил ее на две части о край стола. — А это…

Ханако ахнула. Тэцуо бросил куски тушечницы на пол. Они со стуком упали на половицы.

Она рухнула на колени, сжимая в руках разбитую тушечницу. Пыталась соединить осколки, но у нее не получалось. Она пыталась снова и снова, но они никак не соединялись.

— Не надо, — молила она, — не делай этого.

Она посмотрела на Тэцуо — на его угрюмом лице проступило отвращение.

— Если ты еще хоть раз с ним встретишься, я сделаю не только это.

Ханако кивнула.

— Я хочу, чтобы ты ушла из этого дома. Уезжай из страны, чтобы я никогда больше тебя не видел.

Тэцуо схватил ее за руку и поднял с колен.

— Но прежде чем ты уедешь, мы нанесем визит твоим родителям, и ты им расскажешь, что натворила.

В доме Иида Ханако стояла на коленях перед родителями. Те сидели на татами. Тэцуо расположился в стороне — спина прямая, руки скрещены на груди. Ханако низко склонила голову.

— Смотри на родителей, — приказал ей Тэцуо. Она приподняла голову лишь настолько, чтобы видеть их лица. Отец сидел, стиснув зубы и выпучив глаза, а мать, покраснев, в ужасе смотрела на дочь. Ханако закрыла глаза.

— Рассказывай, — прохрипел Тэцуо.

Ханако не могла говорить — ее словно парализовало холодом.

Беркли

После занятий по нейроанатомии. где они изучали, как мозжечок посылает сигнал мышцам и контролирует их работу, Тина зашла в кабинет Уиджи. Он работал за компьютером.

— Тина, — сказал он. — Как мама?

— Что-то непохоже, чтобы лодыжке было лучше. Я хотела показать ее врачу, но она не соглашается.

— Но это же необходимо, — сказал Уиджи. — Хочешь, я загляну к вам?

— Да, если у меня не получится ее заставить. — Тина села на стул и положила рюкзак на колени. — Но больше всего меня беспокоит ее настроение.

— Депрессия?

— Думаю, да.

— Это понятно. Она всегда была такая активная, а теперь эта болезнь, да еще лодыжка. Ей круто.

— Ну да.

— Я поговорю с ней.

— Спасибо.

^{Черта «Таку» — последняя из «эйдзи хаппо». Хотя по звучанию ее название совпадает с названием седьмой черты, они совсем не похожи. «Таку» входит во многие иероглифы, но это один из самых сложных в исполнении ключей. В конце черты направление кисти слегка изменяется. По мере движения от левого верхнего к правому нижнему углу нужно сильнее нажимать на кисть. Конец черты толще, чем начало, но необходимо} соблюсти пропорцию.

^{Дневник наставника, Школа японской каллиграфии Дзэндзэн}

Уиджи покачал головой:

— Я слыхал. тебя выставили из собственного кабинета. Что случилось? Портер наказала?

Тина и сама не знала. в чем дело: ей казалось. она все уладила. Возможно, ей давали знак.

— Наверное.

Уиджи встал и потянулся. Он напомнил. что предложение Аламо всё еще в силе, если, конечно, ее это интересует.

— Спасибо, не сейчас.

Уиджи уселся на стол.

— Ты знаешь, здесь, может быть, все переменится Аламо все больше времени проводит с Портер. С тех пор как мы все вместе оказались в школе каллиграфии.

— Что?

Уиджи покачал головой:

— Мне и самому не верится.

— Что вы хотите узнать о сёдо? — спросил Годзэн. У них с Тиной было первое занятие. Они сидели в мастерской за столом друг напротив друга.

— Может, для начала основные философские предпосылки?

— Мы обычно даем вводный урок, хотите послушать?

— Да.

Годзэн подумал немного и начал:

— Прежде всего, сёдо требует самодисциплины.

— То есть это не просто творчество?

— Творчество важно, но и дисциплина нужна. Это зависит от стиля сёдо, которым вы хотите заниматься. И от того, что вы понимаете под творчеством. Даже в самых традиционных стилях лучшие работы отражают личность, и это можно назвать творчеством.

— В каком смысле?

Годзэн поморщился:

— Ну, это трудно выразить словами. Есть основные принципы, которым нужно следовать: равновесие, весомость — но в лучших работах сёдо они используются особым образом.

— А рисунки сэнсэя могут считаться творческим сёдо?

Годзэн провел рукой по лицу так, что пальцы, соскользнув по щеке, остановились на подбородке.

— Нет.

— Как я должна изменить жизнь, чтобы стать хорошим каллиграфом? — спросила она.

— Изменить? Ну, конечно, чтобы добиться успеха, нужно упорно тренироваться, каждый день. По десять тысяч черт десять тысяч дней — так говорят.

Сто миллионов, посчитала Тина. И дольше тридцати лет.

Ближе к концу занятия, когда Годзэн показывал ей копию дневника наставника, к двери подошел кто-то из учеников. Пока Годзэн разговаривал с ним, Тина зашла в спальню сэнсэя и рассмотрела печать с подписью на свитке. Взяв ручку и листок бумаги, она ее срисовала.

Чем

кем

я

стал

Сан-Франциско

Перед тем как отправиться на работу в «Тэмпура-Хаус», Тина зашла домой. Киёми уже ушла. Бабушка была дома, смотрела телевизор. Она улыбнулась Тине, и та улыбнулась в ответ.