Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

(Мысли в старом деревенском доме под шум дождя за окном. Опыт естественнонаучного объяснения войн)

В год мучительно тяжелый для всякого отзывчивого к чужим страданиям человека, когда небывалая по своим размерам и ужасам война прервала почти всю умственную, общественную и литературную деятельность наиболее цивилизованных народов, невольно задаешь себе вопрос: зачем она? Почему правительства народов не могут до сих пор решать своих споров такими же способами, какими они уже давно принудили делать это своих подчиненных, т. е. путем разбирательства посторонним беспристрастным учреждением?

Думать, что такое захватывающее почти каждую семью в Европе стихийное бедствие является делом отдельных личностей, вроде Вильгельма II или его юнкеров, так же странно, как вообразить, например, что широкие революционные движения внутри народов есть дело отдельных вожаков, которых стоило лишь своевременно устранить и ничего бы не произошло…

Конечно, всякий умственно развитой современный человек только грустно улыбнется при такой наивной идее.

Нет, то, что мы видим теперь, не может быть делом отдельных лиц, как бы «высоко» они ни стояли в общественной иерархии. Не может оно также быть исключительным делом и «военных партий», тонущих по своей численности среди сотен миллионов вовлеченного прямо или косвенно в войну чисто обывательского населения. Не может оно быть исключительным делом и буржуазии, ищущей новых рынков для сбыта своих продуктов. Я видел на войне обгорелые развалины фабрик и заводов, видел, далеко за пределами полей сражений, парализованную торговлю и промышленность, полное крушение всего того, что составляет главную цель буржуазии, и для меня не осталось ни тени сомнения, что для нее начать такую, да и всякую другую, тяжелую войну, сводящуюся почти всегда к финансовому истощению воюющих государств, — это то же самое, как если б кто-нибудь задумал доставить своим наследникам посредством самоубийства страховую премию за свою жизнь…

Ведь война прежде всего вызывает падение финансов и, как результат его, массовое разорение именно, капиталистов, не говоря уже о прямой гибели значительной их части при всеобщей воинской повинности.

И действительно, наблюдая настроение различных слоев населения в европейских странах после начала войны, мы не замечаем, чтобы среди капиталистов и промышленных рабочих, даже в Германии, она находила себе больше сочувствия, чем среди земледельческой части населения, совершенно не заинтересованной в новых рынках. В некоторых случаях мы видим, особенно среди рабочих, даже прямо обратное, хотя они и не менее буржуазии заинтересованы в сбыте своих произведений на новых рынках.

Все это приводит нас к выводу, что основная причина современной войны лежит в чем-то несравненно более глубоком, вызывавшем и все прежние бойны, еще задолго до начала капиталистического строя, от которых современная война отличается только своими небывалыми размерами.

Основные причины такого огромного столкновения между собой народных масс надо искать в самой психике этих масс, лежащей в основе всего государственного строя, всех форм социальной жизни и всех крупных исторических событий.

Идея эта еще не вошла в общественное сознание. Совершенно наоборот. Некоторые мыслители пытаются доказать, будто экономический строй общества является фактором, обусловливающим все остальное, в том числе и самую психику людей. Нос этим современный естествоиспытатель или психолог никак не может вполне согласиться, и не без основательной причины.

Нет, конечно, ни малейшего сомнения, что общественный строй и его воспитательные средства сильно влияют на душевное состояние, привычки и некоторые поступки живущих в нем граждан, подобно тому как прогресс языка влияет на прогресс мыслительных способностей у говорящих на нем людей. Но это только точка опоры для рычага, а не поднимающая его сила. Никто не скажет, что основной причиной интеллектуального развития европейских народов есть разработанность их языка. Всякий знает, что телеграфы и телефоны изобретены ранее, чем были даны им названия. То же самое и в области идей.

Точно так же и психическая эволюция есть основной рычаг эволюции социальной, а никак не наоборот. И это можно доказать биологически.

Дело в том, что в основе человеческой психики лежит прежде всего темперамент, передающийся по наследству, как органический признак, мало зависящий от общественного строя, способного дать темпераменту лишь внешнюю одежду идей и привычек, да еще слегка смягчить или обострить те или другие его проявления. Вообразим, например, что тотчас после своего рождения вы были похищены арабами и воспитаны в безграмотном состоянии на каком-нибудь уединенном оазисе Аравийской пустыни. Вы одевались бы как араб и думали бы об окружающем мире и всех народах по-арабски, но ваш темперамент, как основа вашей психики, остался бы тот же. Совершенно ясно, что слабоумный от прирожденной вялости мозга младенец ни при каких формах экономического строя не превратится в гения, кроткий по натуре останется кротким во всякой стране, необузданный всадник будет необузданным, предприимчивый — предприимчивым и так далее. Все, что может сделать воспитание, как результат того или иного общественного строя, — это заставить человека сдерживать внешние проявления одних своих психических качеств и давать волю другим. От этого сдерживаемые качества могут, конечно, ослабевать, как и всякий орган от не-упражнения, а поощряемые — развиваться, но все это только до известной степени… Как вы ни упражняйте свою руку, вы все-таки не доведете ее до величины ноги, а если какого-либо качества у вас нет даже и в зародыше, то вам нечего будет и совершенствовать. Сколько ни поливайте пустую гряду, на ней не вырастет никаких овощей. Притом же упражнение какой-либо особенности, по-видимому, влияет лишь на ее развитие у данного индивидуума, а никак не на ее передачу потомству. Все добытое личной практикой человека, вроде языка, знаний и всякого рода опытности, так и остается при нем, а его детям приходится все начинать сначала.

По отношению к общественной психике, как слагающейся из всех индивидуальных психик, воспитательные влияния точно так же имеют лишь поверхностное, второстепенное значение, а остальные ее особенности определяются наследственными факторами. Значит, общественная психика должна эволюционировать от поколения к поколению по мере ее эволюции в отдельных индивидуумах, так же как эволюционируют и все физические качества животных и растений, т. е. по законам наследственности Менделя. А законы эти установили не только теоретически, но и экспериментально, что для каждой передающейся детям особенности имеются в родительском организме элементарные «носители» и что каждый такой «носитель» есть молекулярно маленькое скопление вещества, или, если хотите, физической энергии в воспроизводительных клеточках хотя бы одного из родителей.

Я не имею здесь возможности излагать, какими многочисленными и удивительно остроумными опытами над всевозможными животными и растениями Менделю и его новейшим последователям удалось обнаружить этих «носителей» в воспроизводящем себя организме и показать их нашему умственному взгляду так же ясно, как если бы мы их видели под микроскопом. Желающие могут найти все это в современных трактатах о наследственности и эволюции органического мира. Скажу только, что для биолога менделевские «носители наследственных качеств в соединяющихся друг с другом зародышевых клеточках отца или матери при зачатии всякого существа» стали теперь фактом и легли в основу науки об организмах, подобно тому как молекулярная теория легла в основу современной физики и химии.

Рассматривая с этой точки зрения, как единственно научной в настоящее время, соотношение между психологической эволюцией человечества и общественным строем его народов и поколений, мы не можем не прийти к заключению, которое мы уже высказали и выше, что именно психологическая эволюция, как прямо зависящая от менделевских «носителей», должна лежать в основе эволюции общественного строя, а никак не наоборот, потому что всякий общественный строй есть дело человеческих рук и не закладывает каких-либо «носителей» в воспроизводительные клеточки своих создателей.

Значит, переход от современного строя, основанного на эгоизме, к альтруистическому может совершиться только в такой период психической эволюции человечества, когда «носители альтруистической энергии» в самих эмбрионах людей окажутся по тем или иным причинам в огромном численном и качественном превосходстве над первобытными «носителями эгоистической энергии».

А это может (или уже могло в значительной части человечества) совершиться только: 1) по закону Ламарка, т. е. путем ослабления эгоистических качеств посредством их принудительного неупражнения, да и то если это неупражнение влияет на состояние их «носителей», или 2) по закону Дарвина, т. е. преимущественной передачей носителей альтруистической энергии каждому дальнейшему поколению человечества путем соответствующего полового подбора, или путем постепенного уничтожения носителей эгоизма посредством борьбы за существование.

Рассматривая сначала наш предмет с последней точки зрения, мы сейчас же видим, что войны имеют к нему чрезвычайно близкое отношение, потому что нигде с такой резкостью не обнаруживается борьба за существование, как на полях сражений.

Однако, прежде чем приступить к непосредственному решению этого вопроса, мы должны предварительно выяснить себе: представляли ли собой войны болезненный процесс в общечеловеческой исторической жизни или они были естественным результатом нормального развития прежнего человечества?