Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

Они играют «в войну».

У всех закинуты на плечи ружья из палок, и один из них, одетый чище, чем остальные, и не босой, а в сапогах — их офицер, — вооружен саблей из кривого прута.

— Вперед! ура! отбивай их пулемет! — кричит он, махая своей саблей, и вся маленькая орда храбро бросается на песчаный холм и, схватив там какой-то валяющийся пень, с воинственными криками тащит его вниз. «Неприятель» выбит из окопов, пулемет отнят, и запыхавшиеся воины возвращаются обратно на дорогу, героями, увенчанными лаврами.

Потерь никаких, никто не хочет играть роль убитого или раненого, а тем более пустившегося в бегство.

Они уже давно обратили внимание на мое приближение.

— Зачем едешь на одре? — кричит мне «офицер», удивленный, что я ехал не в обычном деревенском тарантасе, а на особых дрогах, с высокими стойками спереди и сзади, называемых здесь одрами, служащими в наших среднерусских деревнях для перевозки копен сена.

— За покупками на пристань!

— Довези до воротец, мы тебе их отворим!

— Садитесь!

Трое из ребятишек вскочили сзади на запятки моего «одра» и, уцепившись руками за его высокие задние рогатины, поехали рысью вместе со мной, едва удерживаясь от падения при толчках и прыжках неуклюжего экипажа на колеистой дороге.

— Берегись! — кричали они проходящей девушке. — Артиллерия едет! Сейчас ударим шрапнелью!

Мы быстро доехали до ворот полевой изгороди. Они были мигом отворены мальчиками, забежавшими вперед и изобразившими заставу, экипаж был пропущен по паролю на береговые пески, и все маленькое войско побежало назад брать новые пулеметы.

И вот на жгучий вопрос: почему войны вообще возможны на современном земном шаре? — получился для меня наглядный ответ.

— Прежде всего остального потому, что его обитатели в общей массе относятся к ним еще так же, как эти дети.

— А почему они так относятся?

— Потому что нет пока в душе современного среднего человека прирожденной любви к своему ближнему, а ее нет потому, что каждый человек и каждый народ думает еще, будто яркая полоса солнечных лучей тянется только к одному ему, минуя всех остальных.

— Что же надо сделать, чтоб навсегда прекратилось такое душевное состояние?

— Многое, но прежде всего надо дать каждому народу правильные представления об остальных народах, чтоб всякий человек видел в них таких же детей человеческого рода, выработанных его исторической эволюцией и необходимых для правильного развития человечества во всем его целом.

Каждый народ и каждый язык в этом эволюционном процессе, очевидно, играют какую-то необходимую, хотя и не вполне выясненную для нас роль.

А правильное представление о всех народах может возникнуть только в связи со всесторонним знанием окружающего мира и с уничтожением тех причин, которые вызывают у людей представление о других народах как о своих врагах или соперниках…

Тогда и игры «в войну», которые (читатель может быть уверен) происходят теперь не только на берегу Волги, но и на берегах Эльбы, Рейна, Дуная и чуть не во всех европейских и азиатских деревнях, потеряют для воображения детей, а затем и подросшей из них молодежи, всю свою привлекательность, особенно если с самого раннего детства ни немцы, ни австрийцы и никакие другие нации не будут питать, как теперь, пробуждающегося сознания ребенка сказками о легендарных богатырях, секущих своими огромными мечами человеческие головы направо и налево.

А это ведь вполне возможно! Уже и теперь на смену старинным, воинственным, появляются у всех народов новые детские сказки, наполняющие пробуждающееся сознание более мягкими образами и приучающие новые поколения видеть истинный героизм не в борьбе человека с человеком, а в общей борьбе всех людей с враждебными им силами стихийной природы, постоянно проявляющимися то здесь, то там.

Да, слишком много героизма и самоотверженных жертв потребуется нам и помимо войн для завоевания новых знаний, новых истин, новых путей в земной жизни…

Припоминая народную литературу, на которой воспиталось современное поколение Германии и других стран, нельзя не видеть, что она выставляла в самом привлекательном виде многое такое, что на деле просто ужасно. В этом отношении она являлась как бы ловушкой природы, поставленной для завлечения тех подростков, которые были более слабы умственно и нравственно…

Что, например, для нас, русских, может быть тяжелее, чем воспоминание о нашествии на нас Наполеона I с его двенадцатью языками?

А между тем едва я возвратился с Волги, как в тот же вечер услышал у себя дома одного из моих собственных племянников, напевающего всем нам известную балладу:

Во Францию два гренадера

Из русского плена брели, —

в которой нападавшие на нашу родину были выставлены в самом трогательном и героическом виде.

«Но ведь это же, — хотелось мне воскликнуть под впечатлением происходящего теперь нового нашествия, — были люди, желавшие подчинить нас французскому императору, как теперь хотят подчинить немецкому; ведь это были люди, которые не только перестреляли и перекололи десятки тысяч наших предков, но один из которых, как воспевается в самой песне, готов встать даже из могилы для новых таких же нашествий, как только проедет над ним его император!»

«Как могли мы забыть все это? — думалось мне с грустью. — Ведь после этого кто может поручиться, что и наши собственные внуки, спасенные от Вильгельма II, не опоэтизируют его?» Кто может после этого поручиться, что в дополнение к напеваемым нами теперь куплетам вроде:

Услышу я конское ржанье,

И пушечный гром и пальбу, —

не появятся популярные баллады со строками:

Увижу я таубе над полем,

Почую удушливый газ…

То он над могилами едет,

Над ним цеппелины летят…

Неужели уроки прошлых поколений так легко забываются живыми их потомками? Неужели наши внуки так же легко отнесутся к нашему теперешнему горю и суровой борьбе, как мы отнеслись к беде наших дедов и горю наших бабушек?

«Нет, — думалось мне, слушая этот романс, — не могу и не хочу этому верить!»

Отрывок II. Ядовитые газы