Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова
Шрифт:
И вот через полчаса большая толпа молодежи с длинными горными посохами в руках и с корзинами за плечами, наполненными всякими съестными припасами, сластями и бутылками вина, весело отправилась на пароходе через озеро, к подошве Граммона. Мы высадились на противоположном берегу в одной из боковых долин и начали огибать гору, рассчитывая, что будем на вершине не раньше чем во вторые сутки путешествия.
Сначала подъем был не особенно крут, и по нему шла проезжая дорога, доступная для мулов. С обеих сторон поднимались склоны гор, покрытые кое-где группами елей, посредине долины бежал каскадами горный ручей, и время от времени попадались скотные дворы, где можно было напиться очень вкусного молока. Так мы поднимались все выше и выше, огибая гору, с утра до позднего вечера, но все-таки не поднялись и до половины. Наступила теплая лунная ночь с ярко блещущими звездами, кругом не было видно ни одного живого существа, и только около полуночи мы добрались,
Мы начали громко стучать в запертые ворота сарая, но не получили никакого ответа, хотя ворота и были заперты изнутри, так что пастухи, очевидно, были там, но не хотели отвечать, испугавшись толпы чужих людей в совершенно пустынном месте. Увидев, что ломиться долее бесполезно, мы решили переночевать под открытым небом и, поместив своих дам с возможными удобствами в углублении около водоема, неподалеку от тропинки, завернулись сами в пледы и легли невдалеке от них, между сараем и водоемом, так как знали, что на уединенных горных пастбищах быки страшно дичают и бросаются прямо с рогами на всякого постороннего человека. Здесь мы продремали почти до полуночи, пока дежуривший товарищ не разбудил нас, встревоженный приближающейся грозой. Действительно, вся южная часть неба уже покрылась тучами; по временам вспыхивали молнии, луна исчезла, и ночь стала так темна, что хоть глаз выколи, хотя на севере все еще ярко блестело несколько созвездий. Мы все быстро поднялись и решили ломиться в сарай во что бы то ни стало. Большинство пошли будить наших дам, а один из нас побежал выламывать двери скотного двора, и мы скоро услыхали его крики, вперемежку с ударами кулаков по доскам и с мычанием стада, которое по той же самой причине начало приближаться к сараю. Вдруг в непроницаемом мраке раздался бешеный рев быка и громкий крик товарища:
— Бык! бык!.. Бегите! бегите!
Ну что тут поделаешь при таких обстоятельствах и не видя даже своего врага? Мы все, как были, бросились врассыпную, и я, подхватив на бегу одну женевскую студентку, с которой столкнулся в темноте, летел впереди всех по невидимому лугу на горном склоне, пока, споткнувшись раз пятнадцать, не ткнулся прямо носом в одинокую ель, которая могла доставить нам обоим некоторый заслон от нападений бешеного животного. Другие попрятались за несколькими соседними елками. Но, Боже мой, что это было за бегство! Все сумки и котелки были побросаны, большинство из нас растеряли по дороге свои шляпы и пледы и более уж не могли найти их в темноте.
Эта история испугала и пастухов.
Они выбежали из сарая с фонарями и какими-то смоляными факелами в руках и стали отгонять от ворот быка, махая огнями, крича и щелкая бичами, потому что, как оказалось потом, они и сами боялись подходить близко к своему совершенно одичавшему быку и решили отдать его на бойню при первом возвращении стада в нижние долины на зиму.
Из-за нашего дерева все это было замечательно живописно: темная как уголь ночь, мычание испуганного скота, бешеный рев мечущегося быка и тени пастухов, бегающих около него с факелами, а вдали надвигающаяся гроза и вспышки молний, озарявших на мгновение дикие громады гор, — только представьте себе все это!..
В конце концов победа осталась на нашей стороне.
Враг был далеко прогнан пастухами, и мы, один за другим, начали выныривать из тьмы на факелы пастухов и оказались все целы и невредимы, не исключая и предупредившего нас товарища. Только все, что можно было бросить по дороге или сбросить с себя, было побросано и растеряно без малейшей надежды отыскать что-нибудь в темноте до следующего утра. Пастухи устроили наших дам в своем отделении, на сене, а сами вместе с нами: заперлись в коровьем помещении, оставив на эту ночь все стадо под страшным ливнем, потому что гроза налетела почти сейчас же после нашего «спасения».
А какие грозы бывают в горных странах, об этом даже и понятия не может составить тот, кто прожил всю свою жизнь в равнинах! Удары грома раздаются все время без перерывов, иногда по несколько вместе, и эхо гор разносит и повторяет их раскаты по всем долинам. В шалашах же, подобных нашему, каждая вспышка молнии освещает, кроме того, и все многочисленные щели в стенах и крыше, как будто весь воздух вокруг здания, беспрестанно вспыхивает и погасает. Но мы так утомились за день, что скоро заснули, несмотря на удары грома и свист бури, а когда проснулись и вышли вон, все кругом уже было тихо и спокойно. Небо алело над восточными вершинами, а вся глубина долины была окутана легкой дымкой утреннего тумана. Перед сараем пастухи поили стадо и угостили нас таким вкусным, душистым
и густым, холодным молоком, какого я еще никогда не встречал в жизни. Они нам объяснили, что такое бывает только на некоторых из самых высоких горных пастбищ, да и то лишь в известное время года, когда южные склоны все белеют от покрывающих их нарциссов.Мы со смехом пошли подбирать свои разбросанные пожитки и разыскали все, кроме панамской шляпы, принадлежавшей одному из наших спутников, которого мы назвали «помещиком» потому, что он действительно был владельцем значительного имения на юге России. Его шляпы мы так и не могли найти. Пастухи сказали нам, что ее, вероятно, унес с собой ручей. Но представьте же себе наше удивление, когда ее предусмотрительный владелец, при первых же наших насмешках, вдруг вынимает из кармана красную турецкую феску с черной кисточкой и совершенно спокойно надевает ее себе на голову по-турецки!
Как и где мы лазали после этого события, я теперь уже не в состоянии связно рассказать. Помню только, что мы попали на тропинку, которая шла неподалеку от двух замечательных горных кряжей из тех, что называются туземцами «клыками» или «зубами», потому что они действительно торчат из земли, как гигантские зубы в горных челюстях. Эти же два зуба, когда на них смотришь с нашей тропинки, были замечательно похожи на две круглые феодальные башни, поднимающиеся рядом к небесам. При виде их все наши дамы и большинство мужчин, уже совсем измученные дорогой, решили, что лучше этого ничего нельзя увидеть, а потому здесь следует закусить, отдохнуть и отправиться обратно домой. После этого первого отпадения полезли выше только трое: я с моим горным спутником да еще один военный доктор, ни за что не желавший отставать, несмотря на усталость. С этим-то доктором втроем, еще не предвидя никаких бед в недалеком будущем и оставив его жену внизу вместе с остальной компанией, мы и карабкались теперь вверх по крутому склону, руководясь лишь компасом, затем драгоценным правилом, что если хочешь попасть на вершину, то выбирай такие места, где возможно подняться всего выше, не встречая непреодолимых препятствий, а затем уже будет видно, что делать далее! При спуске же с горы поступай соответственно наоборот!
С этим золотым правилом в умах мы скоро очутились в густых зарослях какого-то невысокого кустарника, под жгучими лучами солнца, которые доводили нас до изнеможения, а у доктора наконец сделалось что-то вроде обморока, так что он сам просил нас лезть далее без него, потому что он не в силах поспевать за нами. Убедившись, что с ним не случилось ничего особенного, а только сильная усталость, мы посоветовали ему спускаться потихоньку вниз, а сами полезли далее, обливаясь потом и хватаясь руками за кустарники, пока не добрались до самого верхнего из козьих пастбищ этой местности, где был устроен даже и сарайчик. Чтобы попасть отсюда на вершину, оставалось только покарабкаться на четырех своих конечностях версты полторы по каменистому лугу, крутому, как крыша. Случившийся тут пастух советовал нам идти в обход, но нетерпение было так сильно, что мы его не послушались и полезли прямо. Но зато мы и измучились на этом склоне, как никогда в жизни! Еще на половине пути мы оба должны были останавливаться и отдыхать через каждые две-три сажени, а склон поднимался все далее и далее в небо, и казалось, не было ему конца!
Но зато какая картина открылась перед нами, когда, поднявшись на последнюю кручу и ожидая найти за ней по-прежнему ряд других, мы вдруг увидали, что гора перед нами сразу обрывается на несколько сот саженей и мы находимся как раз на самой верхней площадке ее гребня! Весь горизонт, как по волшебству, сразу открылся перед нами во все четыре стороны. На север, под обрывом и прилегающими к нему чрезвычайно крутыми склонами, огромной полосой расстилалась голубая гладь Женевского озера с его противоположным берегом, где мы жили, и на нем ряд гор, казавшихся отсюда простыми холмиками, а вдали за этими горами, как на географической карте, синело еще новое озеро, которое мы сейчас же признали за Невшательское, находящееся отсюда более чем за сто верст, — так далеко открывается горизонт с горных вершин! На другой стороне, прямо на юг от нас, верст за полтораста, но на взгляд не более чем за двадцать, белела вечными снегами, за рядом менее высоких гор и плоскогорий, громада Монблана, а налево от нее, к юго-востоку, тройная вершина Дан-дю-Миди, тоже покрытая пеленой вечного снега. Кругом же, перед нами и под нами, куда ни погляди, громоздились горы и горы, как волны окаменевшего в бурю моря.
Почти все горные путешествия, в общем, совершаются и оканчиваются так же, как и это: карабкаешься, измученный, по целым суткам, не видя конца пути и уже потеряв всякую надежду на достижение цели, и вдруг, совершенно неожиданно и без малейшей подготовки, видишь, что все уже кончено, бросаешься в изнеможении на землю и в один миг забываешь все свои мучения при виде того, что открывается перед глазами. Смотреть с огромной высоты на окружающую природу — это какое-то новое чувство, понять которое может лишь тот, кто сам его испытал.