Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

После прогулки Ксения Алексеевна позволила гостю почитать неизданные рукописи Морозова. Это VIII, IX и X тома «Христа». Теперь Стебаков был надолго обеспечен интересным чтением. При этом он сделал многочисленные выписки, около шести тетрадей.

— В Ленинграде у нас украли из квартиры, неизвестно кто, работу Николая Александровича об «угольных мешках» — темных телах в Млечном Пути. Но у него сохранился черновик. Теперь он восстанавливает эту работу заново, заново производит многочисленные вычисления, — пожаловалась Ксения Алексеевна. — Еще у нас пропал восьмой том «Христа», бывший у профессора Мрочека и отобранный у него при его аресте. Но сохранился второй экземпляр, и Николай Александрович пытается восстановить утерянное.

К этой теме Стебаков вернулся во время вечерней прогулки с Николаем Александровичем:

— Напечатайте ваши работы в «Известиях Научного института имени Лесгафта». Ведь вы — директор института. Ваши сочинения — это вклад в мировую науку. Они расширяют горизонты всего человечества.

— Не могу, — ответил Николай Александрович. В институте много молодых ученых, для которых напечатание их сочинений есть огромное жизненное переживание. Вход в науку. У меня же двадцать пять томов уже напечатанных сочинений.

— Да, но работа молодого ученого в большинстве случаев и ничего не стоит, — возразил Сергей Александрович. — Во многом это пересказ известного. Каждая же ваша работа есть новое слово, новый вклад в науку. Сейчас они внутри вас. Никто, кроме вас, их создать не может. Рукописи же пропадают и расхищаются.

— И все же я остаюсь при своем мнении, — закончил эту тему Морозов.

Возраст у Николая Александровича в то время был весьма почтенный, но на вид он казался бодрым и крепким. Его любимая присказка: «Я здоров. Я крепок. Я не поддаюсь болезни». Ежедневно утром он делал гимнастику, сохранив этот обычай еще из Шлиссельбурга: вращал шеей, поднимал ноги, вертел руками. В глаза прыскал борной водой, промывал их. Обтирался холодной водой. Ежедневно делал прогулки в 6–8 километров. Работал он много. Специальный врач следила за его здоровьем. По секрету она рассказала гостю, что недавно Николай Александрович доработался до полного переутомления мозга и глаз. Пришлось на некоторое время запретить всякую работу.

Морозов очень боялся сквозняков и всегда наглухо запирал все двери и окна, чтобы ниоткуда не дуло.

Вставали в Борке поздно, к завтраку, который был в 11 часов утра. К завтраку, обеду, ужину должны были являться все. Пока все не соберутся, Николай Александрович к столу не садился. За столом у всех сложились определенные места. Во главе стола — Николай Александрович. Справа от него — Стебаков и врач Анна Семеновна. Напротив них — Ксения Алексеевна и управляющий Александр Васильевич. Напротив Морозова — супруга управляющего Мария Тимофеевна. Ей приходилось часто вставать, чтобы принести новые блюда из кухни.

Иногда приходили гости. Их всегда звали за стол и кормили по всем правилам русского широкого гостеприимства.

Во время завтрака на стол ставили кипящий самовар. Подавали крынки с молоком, творогом, сметаной, кашей, тарелки с луком, огурцами, хлеб, лепешки. Продукты свои, и их было много. Николай Александрович ел яичницу, кашу, пил чай с молоком.

После завтрака Николай Александрович около получаса гулял, обдумывая предстоящую работу. Затем трудился в своем кабинете. Никто в это время к нему не заходил. Никто ему не мешал.

После пяти — обед. Сначала суп. Затем либо жаркое, либо рыба, либо что-нибудь с огорода. Зарезали теленка — телятина. Привезли рыбу с Волги — стерлядка. Много овощей со своего огорода. На третье сладкое: ягоды, мороженое. Еда была сытная, вкусная, все свежее.

После обеда — обязательная прогулка. Командовал Николай Александрович. Он намечал место и конечный пункт, цель путешествия. Прогулки были в 6–8 километров и каждый день в новое место.

Около девяти вечера возвращались домой. Затем следовал легкий ужин и чай, и, если не было гостей, Морозов уходил работать в свой кабинет.

Беседовали они во время вечерних прогулок, среди полей и перелесков.

Вот эти беседы в пересказе Стебакова:

«Я не понимаю, почему не печатают мои сочинения. Ведь они построены на марксистской теории. Я доказываю, что татарское иго — это немецкое иго. Что Древний Рим и Италия никогда не были великим государством. Что на Балтийском побережье жили славяне-поморы, Поморье стало Померанией. Что Пруссия была По-Руссией, подобно Велико-Рус-сии, Бело-Руссии, Мало-Руссии. По-Руссия, ныне Пруссия, была славянской страной. Славяне-шпревяне жили на реке Шпрее, где ныне расположен город Берлин. Бранденбург назывался Брани-бор или Брати-бор. Любек — Любеч, здесь жило славянское племя любечи. Штетин — Щетин, от «щетина» и т. д.

Сейчас можно печатать только тенденциозные темы, ни вправо, ни влево. Критика и уклоны не разрешаются.

Думали, что я пишу на антирелигиозные темы. А оказалось, что я иду дальше и подрываю основы нынешней официальной науки истории. Я критикую, а критиковать нельзя. Это поняли, и меня перестали печатать. Если я дожидался 30 лет в Шлиссельбурге, пока будут напечатаны мои книги, то дождусь и теперь, что найдется человек, который заинтересуется моими работами и их напечатает. Мой товар от времени не портится.

Но я не жду, когда все образуется, а работаю сейчас над проблемой предсказания погоды. Если говорить кратко, то при ее прогнозировании нужно учитывать не только влияние Луны и Солнца, но еще двух космических тел. Но я не буду сообщать вам все подробности этой работы, коль скоро мы решили поговорить о моих исторических трудах. Тем более что я постоянно к ним возвращаюсь, стремясь сделать их наиболее понятными, работаю над стилем, а частично и над содержанием.

Вот вы меня спрашиваете, как я пришел к своей теории преемственной непрерывности человеческой культуры. Лучше бы сказать не «как я пришел», а как необычайные условия моей научной деятельности против моей собственной воли привели меня к новым взглядам на историю человечества, причем мне часто приходилось вступать в тяжелую борьбу со всем своим прежним мировоззрением и сдирать его болезненно с себя, как будто приросшую кожу.

Этому моему исследованию я дал название «Христос», понимая его не в смысле одного евангельского Иисуса, а в общем смысле — посвященный в тайны оккультных знаний.

Это исследование было задумано мной еще в уединении Петропавловской крепости. А написано оно было в разгар общественной бури, когда все кругом как бы рушилось, словно при землетрясении. Вот почему эта работа не очень отшлифована. Но все же она имеет сходство с былой действительностью. А прежние повествования древней истории представляют собой простой мираж.

Когда я теперь оглядываюсь на свою жизнь с ее многочисленными превратностями, то мне кажется, что она как будто нарочно готовила меня к этой работе.

Еще в ранней юности я увлекался астрономией и лазил с подзорной трубой на крышу своего дома, чтоб наблюдать небесные светила, и так запомнил все небо, что представлял его с закрытыми глазами.

Если бы я трудился в обычных условиях, из меня получился бы общего типа астроном. Тюрьма заставила меня пойти по совершенно новому пути.