Чистое золото

Часам к десяти пробились к шахте и стали возле ствола, не зная, что делать дальше. Вдруг Андрей поднял голову.

— Подвесную дорогу пустили, — сказал он.

И все услышали лязганье движущихся по тросам бадеек.

— Это нам! Для нас! — закричала Тоня. — Ребята, пробивайтесь к дороге!

— Почему для нас? Что ты!

— А зачем люди будут пускать дорогу? Ведь порубки здесь давно кончились. За лопаты, товарищи!

Тоня воодушевилась и передала всем свое настроение. Ребята с яростью начали работать. Из раскомандировки выбежала Зина и тоже схватила лопату. Сушиться уже никто не ходил — все равно промокли насквозь.

Но когда пробились к дороге, всех охватило разочарование: по тросу с унылым звяканьем шли пустые бадейки.

— Упарились, как загнанные кони, а к чему? — сказал Андрей, утирая красное лицо.

— Не может быть! — настаивала на своем Тоня. — Они понимают, что мы не сразу к дороге можем подойти. Ждать надо!

— Хм!.. А ты как думаешь, Санька? — спросил Мохов.

Маврин кивнул, не отрывая прищуренных глаз от движущейся линии бадеек.

— Когда они сами-то успели до дороги докопаться? — вздохнула Стеша.

— Очень просто: дали сирену, пока мы спали еще, и начали работать. Всех, конечно, мобилизовали.

— Отец рассказывал, что как-то ночевал в клубе, когда я маленькая была, и выйти не мог. Отодрал балконную дверь на втором этаже и по крышам домой пробирался, — вспомнила Тоня.

— Идет! Идет груженая бадейка! — закричал Димка.

— Где? Где?

— Верно! Что это там торчит?

— Полено! — сказала Зина.

— Сама ты… — чуть не обругал ее Костя. — Это труба самоварная.

— Будет чушь-то нести! Лыжи, ребя!

— Лыжи плывут! Честное слово!

— Ну, теперь все в порядке.

— И другая бадейка идет! И третья!

Все протягивали руки, чтобы достать драгоценный груз. Отрезанной от прииска бригаде посылали сухие куртки, валенки, хлеб, бутылку спирта, спички, а главное — лыжи для всех. В одной из бадеек Тоня нашла даже укутанные в газеты и в одеяло еще теплые шанежки.

— Это уж мама! — счастливо засмеялась она, надкусывая хрустящую корочку. — Попробуйте, ребята, мамину стряпню. Ой, а записочки никакой нет?

— Нет, не видно.

— В пимах, в пимах ищите!

Действительно, в одном из валенок нашлась записка. Писал Каганов. Он выражал надежду, что все ребята здоровы, сообщал, что внизу люди расчищают дороги с шести часов утра, и советовал немедленно спускаться вниз.

Все повеселели. Были забыты и тревога, и мокрая одежда, и усталость.

— Сейчас напьемся чаю, ребята, — деловито сказала Тоня, — дров еще немножко осталось, и покатим! На лыжах-то нам никакой снег не страшен.

По сверкающему снежному покрову лететь с горы было легко, а в поселке бригаду радостно встретили. Люди беспокоились, как бы молодежь накануне не собралась домой. Сбившись с дороги, можно было обессилеть в борьбе со снежными завалами.

Спокойнее всех была Варвара Степановна: она уверяла, что Стеша и Зина — разумные девушки и никому не позволят покинуть тепляк.

— На свою, значит, не надеешься? — спрашивали ее.

— Жаловаться не могу, да на нее иной раз азарт нападает.

Так держалась мать на людях, но когда увидела Тоню, вся побелела.

А Николай Сергеевич двое суток не выходил из своей шахты и, поднявшись на поверхность, нашел дорогу к поселку уже расчищенной. Полный тревоги, он помчался домой и, проходя через кухню, где сидела дочь, взглянул на нее такими замученными глазами, что Тоня чуть не бросилась к нему, а он, боясь этого, сейчас же скрылся.

Но взгляд отца наполнил Тонино сердце радостью. Отогревшись и отдохнув, она ушла разгребать снег и работала до поздней ночи.

Снегопад принес району множество хлопот. Все население расчищало дороги.

Только через два дня к вечеру Тоня смогла попасть в Белый Лог. Бежала туда на лыжах вместе с Мавриным, пела по дороге, и ей казалось, что она полна сил, как никогда.

Павел уже все знал, но заставил Тоню подробно рассказать о ночи, проведенной на гольце, и о возвращении бригады.

Когда Тоня замолчала, он несмело сказал:

— Ну вот… А я в тот вечер спать не мог, думал, как вы там… Видеть тебя хотелось. У меня ведь тоже новость… Выпуклый шрифт-то я одолел, могу с уверенностью сказать. Хочешь проверить?

Тоня чуть было не сказала: «В другой раз, Павлик», хотя давно с нетерпением ждала этих слов. Только теперь она почувствовала, как устала от работы на морозе и хочет спать. Но он, видно, не мог не похвастаться успехами, и Тоня ответила, что, конечно, хочет.

Пальцы Павлика скользили по страницам большой книги слегка запинаясь, он прочел начало рассказа Толстого.

— Здорово! — одобрила Тоня. — Если бы ты знал, как я приуныла, когда в первый раз эти книжки увидела! Думала, не одолеть тебе!

— А я-то сколько путался! Теперь кажется, что все это просто, однако читаю гораздо медленнее, чем… чем прежде.

Он никогда не говорил: «Когда я видел», или: «Когда я был зрячим».

Ненадолго прибежала тетя Даша, наскоро поела на краю стола и, уходя опять на скотный, где сегодня ждали рождения двух телят, сказала:

— Ты подтопил бы, Павлик, печурку. Тонюшка ежится, намерзлась.

— Сейчас мы ее обогреем! — весело ответил Павел и встал, собираясь принести дров.

— Я сама, Павлик, — предложила Тоня.

— Что ты! Не найдешь.

Тоня усмехнулась, но он действительно быстро принес дрова, нащепал лучины и, разжигая печурку, не переставал говорить:

— С Петром Петровичем вчера долго сидели. Вот, Тоня, человек! Кажется, и говорит мало и пошутит раз в год, а как придет — для меня праздник.

Тоня молча улыбалась. Сон морил ее. Она согрелась, ей было покойно, уютно. Чувство свободы и простоты в общении с Павлом, пришедшее к ней на собрании, не исчезало, а крепло, и каждая новая встреча тихо радовала ее. Правда, иногда казалось. Что теперь с ней не прежний Павел, товарищ детских игр, а другой человек. Сначала он был колючим и чужим, а теперь опять стал близким и дружественным.

Думая об этом, она легонько задремала, подложив под голову руки, и вздрогнула, услышав голос Павла. Он, растопив печку, снова сел рядом с ней.