Чистое золото

— Я, Павлуша, хочу по литературе тебя спросить, как ты усвоил пройденное.

— Пожалуйста, Надежда Георгиевна.

— Так. Расскажи мне о литературных течениях начала двадцатого века…

Павел заговорил свободно и спокойно. Но через это спокойствие старая учительница видела его настойчивое желание показать, что курс усвоен им полно и глубоко. Отвечать своей прежней преподавательнице, видимо, доставляло ему большое удовольствие.

Выслушав его, Надежда Георгиевна сама заговорила о русской литературе:

— …Она демократична и глубоко человечна, приводит великолепные примеры самоотверженности, выполнения долга, патриотизма… А анализ общественных явлений? Возьми таких западных писателей, как Диккенс или Бальзак. Это, конечно, великаны. Они возвышаются порой до дерзкого социального протеста, клеймят свой строй. Но у них отрицательные явления даются как неизбежные, а наш Толстой показывает их как нечто немыслимое для нормального человека… Помнишь сцену суда в «Воскресении»?

— Да, да, верно, — быстро ответил Павел. — А в советской литературе меня интересует тема труда, она очень широко развернута…

Он снова заговорил, то хмурясь, когда подыскивал нужные слова, то светлея лицом, когда находил удачное выражение. Старая учительница, внимательно наблюдавшая за ним, сказала себе: «Нет, он не может быть несчастным!»

— Ну хорошо, Павлуша. Я очень довольна тобой.

Он улыбнулся так, как улыбался в прежние годы в классе получив пятерку. Потом решительно сказал:

— Я ведь ждал вас не сегодня-завтра, Надежда Георгиевна. Почти полгода прошло после нашего разговора. Помните, в день моего приезда?

— Помню. И думаю, что можно не спрашивать, каково твое решение?

— Конечно, я остаюсь дома! — твердо выговорил он. — Матери и брату я нужен, в этом вы были правы. Она в чем-то опирается на меня, Алеша слушается, каждое слово ловит. Да и мне с ними хорошо… Вам понятно, — продолжал он, — что нелегко было это… ну, ложное самолюбие, что ли, преодолеть… Ребята меня перевернули. Если кругом такие люди — жить можно. Можно жить, — повторил он, — и неплохо даже.

— Я же говорила тебе, — откликнулась Сабурова.

— Право, — сказал он удивленно, — ко мне уже за советом иной раз приходят. Вот вчера… — Он замялся. — Вы меня не выдадите?

— Будь спокоен.

— Вчера паренек приходил, десятиклассник, Слава Черных. Мялся долго… Потом сказал, что ребята ему доверять перестали, не считают его настоящим товарищем.

— Из-за того, что он не захотел с тобой заниматься? Знаю. Что же, он у тебя защиты просил?

Павел засмеялся:

— Он начал с просьбы. Просил меня сказать ребятам, что я помощью вполне обеспечен и в нем не нуждаюсь. Ну, я сказал, что не в этом дело. Нельзя против класса идти. В советской школе такие вопросы решает коллектив.

— Сколько с ним об этом говорили, а настоящего понимания, значит, до сих пор нет…

— А я думаю, Надежда Георгиевна, что он понял. Парень неглупый, только избалованный, беспечный очень… Попросту — горя еще не нюхал. В таких ведь эгоизм легко развивается. Но с характером человек. Его можно повернуть.

— Да, хуже нет этаких «безнатурных», как их Лесков называет. Вроде нашей Заморозовой. Ты с Маней девять лет учился, хорошо знаешь ее.

— И вам с такими трудно бывало, Надежда Георгиевна?

— И мне, — усмехнулась Сабурова. — Были в моей практике несколько человек, с которыми я не могла найти общий язык. Это, как правило, сильно балованные, сосредоточенные на себе ребята. Не на своей учебе, как Слава, даже не на внутренней жизни, а просто им хочется, чтобы все было хорошо, весело, а главное — легко. До всего остального дела мало. Всегда у них вялость, медлительность, неспособность зажечься делом. Скучно с такими… Я думаю, оттого, что мне с ними было скучно, я и не справилась. Всегда тут же, рядом, были живые, ошибающиеся, но искренние, любопытные, и так хотелось им помочь, что на «безнатурных» внимания тратилось меньше, чем следовало. Это частое упущение педагогов.

Она помолчала и снова ласково обратилась к нему:

— Ну, дружок, порадовал ты меня своим настроением… верным, мужественным. Я очень успокоилась за тебя.

— Спасибо вам… И я спокоен теперь. Конечно… — с запинкой сказал он, — личной жизни у меня не будет. Но я с этим научусь мириться. Я понимаю, что быть настоящим человеком — это выше личного счастья. Вот к чему хочется все силы приложить.

— Большую ты перед собой задачу ставишь. А насчет личной жизни погоди загадывать.

Она попрощалась с Павлом и тронулась в обратный путь. Занятая мыслями о слепом юноше, о верно найденном им пути и наивном молодом самоотречении, она, как ей казалось, шла быстро и удивилась, увидев, как далеко еще до поселка.

Начало темнеть и в окнах стали зажигаться огни, когда Надежда Георгиевна добралась до дому. Снова пришлось бороться с резким головокружением, а последних шагов своих она просто не помнила, двигаясь, как во сне.

В сенях она долго искала дверную ручку и наконец, войдя в дом, как была, в шубе и валенках, легла на диван.

Сон или обморок наплывал на нее, она не знала. Противиться этому сковывающему, тягучему состоянию не хотелось, но что-то беспокоило, какая-то мысль пыталась прорваться через оглушительный звон, наполняющий голову.

«Дверь-то, кажется, не закрыла», — наконец поняла она, но встать уже не было сил.

В десятом часу к Кулагиным вбежала Новикова и сообщила, что, придя к директору, нашла Надежду Георгиевну в глубоком обмороке. Входная дверь была открыта и, судя по тому, как остыла квартира, больной стало плохо давно. Теперь она пришла в себя, но очень слаба, доктора же в поселке нет: Дубинский в городе на конференции врачей, а Зинаиду Андреевну срочно вызвали в дальнее селение на тяжелые роды.

— Как же быть? Что делать? — лихорадочно спрашивала Татьяна Борисовна. — Я послала к Надежде Георгиевне Петра Петровича, сейчас сама туда побегу, но ведь нужна врачебная помощь…

Тоня с волнением слушала Новикову.

— И позвонить в город нельзя! — с досадой сказала Тоня. — Снегопад этот недавний в сотне мест провода порвал, чинят… ГоворилиЮ вот-вот восстановят связь, да пока не работает телефон. В Шабраки кого-нибудь послать? Поздно уже. Да и тамошний врач, наверно, на конференции. Знаете что? — Она сняла с вешалки полушубок. — Мне к Михаилу Максимовичу нужно. Он хотел меня в город послать, придется ехать. Закрой за нами, мама!

Тоня вернулась домой незадолго до прихода Новиковой. Радостное нетерпение переполняло ее. Тяжелый труд бригады подходил к концу. Завтра можно будет взять первую пробу. На неделю раньше срока! Как тут было не радоваться!