Чистое золото

— Ты теперь не беспокойся о моей учебе, Тоня. Не ходи так часто… Устаешь ведь. Все хорошо идет.

— Ну да, я уж теперь меньше боюсь, что ты обидишься на что-нибудь и бросишь заниматься, — в полусне ответила Тоня.

— Брошу? После всех трудов, что на меня положены? Ну, это последним человеком нужно быть… Обещал ведь ребятам, что не подведу.

Он замолчал, растроганный воспоминаниями о прощании с товарищами, потом подумал о Слобожанине и вдруг, выпрямившись, спросил чуть хрипло:

— Скажи правду, Тоня, ведь ты не только из-за работы, а немножко и из-за меня здесь осталась?

В вопросе прозвучала тревога, и Тоня в полусне ответила:

— Да, Павлик, да. Я так рада, что мы с тобой вместе!

Последним усилием она подняла руку, ласково коснулась плеча Павла. Но рука сейчас же скользнула вниз, и Павел услыхал ровное сонное дыхание. Сам боясь громко вздохнуть, он долго сидел не шевелясь, поддерживая отяжелевшую руку спящей. Глубокое и нежное понимание своих и Тониных чувств пришло к нему. Оно наполнило сердце, и ясность его была непреложна, но никакими словами нельзя было его выразить.

Павел вздрогнул от громкого стука в окно. Это Маврин, проводивший вечер в Белом Логу, вызывал Тоню, как уговорился с ней.

Но Тоня не просыпалась. Павел осторожно выпустил ее руку. Тоня, покряхтев, сейчас же сунула ее под голову и опять ровно задышала.

И тогда он сказал почти неслышно, одними губами:

— Тонюшка, проснись, радость моя!

И Тоня, не слыхавшая резкого стука в стекло, услышала эти невесомые слова. Она подняла голову, хотела что-то сказать, но Заварухин уже обычным голосом торопил ее, а Санька постучал еще раз.

Натянув ватник, она быстро простилась и выбежала из дома. Страшен был переход из теплой избы на леденящий ветер, но, спеша за Мавриным и проваливаясь в снег, она прислушивалась к греющему воспоминанию.

«Нет, с Павликом все будет хорошо! — вдруг уверенно сказала она себе. — Вот с Лиственничкой надо справиться!»

Глава четырнадцатая

С некоторых пор Надежда Георгиевна перестала ощущать по утрам привычную ясность и деловитость. Голова была тяжелой, временами кружилась. Сердце билось неровно, то подскакивало куда-то к горлу, беспорядочно стуча, то замирало. Очевидно, в этом году Кисловодск не помог. Доктор Дубинский, прописывая лекарства, говорил, что нужен длительный отдых.

— Если я оставлю работу, то уж наверно расхвораюсь, а может быть, и умру, — шутливо сказала она доктору.

Болезнь вкрадчиво и незаметно забирала ее в свои лапы. Подступающая дурнота часто заставляла откладывать в сторону кипы тетрадок и ждать, когда станет лучше. Новикова и Петр Петрович замечали, что Надежда Георгиевна среди разговора внезапно бледнеет и замолкает. На их тревожные вопросы она отвечала:

— Пустяки, просто плохо выспалась. Скоро зимние каникулы, отдохну, и все пройдет.

В середине декабря ее вызвали в город. Вернувшись, она послала за Петром Петровичем и долго беседовала с ним. Спокойно рассказала о своем разговоре с инспектором в отделе народного образования.

— Держался сухо, почти неприветливо. Видимо, наша приятельница методистка многое успела ему наговорить. Я написала подробную докладную записку о случае с Пасынковым. Не знаю, чем это кончится, но хочу вас предупредить, что буду бороться..

Зачем Надежда Георгиевна ездила в город, кроме Петра Петровича, никто не знал.

Как-то у Сабуровой выдался свободный от уроков день. Утром она, как всегда, пошла в школу, но там все шло обычным порядком, и ее присутствия не требовалось. Надежда Георгиевна решила сходить в Белый Лог. Она помнила, что кончается полугодовой срок, данный ею Павлу Заварухину. До сих пор при встречах они об этом не заговаривали.

Она медленно шла, с удовольствием вдыхая чистый зимний воздух. После большого снегопада, завалившего поселок сугробами, внезапно наступила оттепель, и снег осел. Теперь опять начало морозить. Однако это еще не был настоящий таежный мороз, тот, что сковывает воздух напряженной тишиной, обжигает, как спирт. Обычно он уже владычествовал в это время и люди, привыкшие к нему, чувствовали, что им чего-то недостает. Зима была «чудная», как говорили в поселке.

Перед домом Заварухиных Сабурову сильно качнуло, и она ухватилась за калитку, пережидая внезапное головокружение.

«Что же это такое? — подумала старая учительница. — Неужели придется с палочкой ходить?»

Впрочем, неприятное ощущение тут же оставило ее, и она вошла в дом, думая, как обрадуется Павлик ее приходу.

Павел в самом деле обрадовался. Он помог ей снять шубу и оживленно начал рассказывать о своих делах:

— Надежда Георгиевна, я ведь вчера первую беседу с ребятами проводил. Волновался ужасно! И как будто неплохо сошло. Провожали меня до дому, благодарили. — Он немного закинул голову назад, и от этого лицо приняло уверенное выражение. — Знаете, вышел на сцену — растерялся. Меня туда уже водили, чтобы я представил себе обстановку: кажется, все понял. А перед началом беседы неуверенность напала. Показалось, что из зала какой- то ветер на меня дохнул, шумят они, переговариваются… Потом, как начал беседу, они сразу тише стали, ну и я успокоился. Вот задумал теперь о каждой стране отдельно рассказывать. Ребята обещают делать подборку газетного материала.

Ничто в этом спокойном, оживленном юноше не напоминало того Павла, каким Надежда Георгиевна видела его полгода назад. Но Сабурова решила не доверяться первому впечатлению.

— Ну, своими молодыми учителями ты доволен?

— Да, Надежда Георгиевна, — серьезно ответил Павел. — И занятиями доволен и… не знаю, как сказать… общее мне в них нравится.

— Что значит «общее», Павлик?

— Понимаете… — Он задумался. — Я всегда мечтал о таком коллективе, в котором отражались бы общие хорошие качества, те, что мы считаем характерными для человека нашего времени… нашего строя, — поправился он. — Я и раньше думал, что в ребятах они есть, а теперь в этом убедился.

— Не сразу, правда? — мягко спросила Сабурова. — Сначала веры в эти качества у тебя было не много.

Павел опустил голову:

— Не совсем так… Первые дни дома очень тяжелыми мне показались, но, конечно, я и тогда знал, что наши ребята настоящие люди… Я только думал, что они из чувства долга так ко мне относятся, по тем правилам, что им внушены. А потом понял, что это уже органично, превратилось в личные качества каждого.

— В этом ведь главная сторона нашего воспитания, Павлик… Мне кажется, что настоящий советский человек не только знает, как надо поступать, но просто не может поступать иначе.

— Верно, Надежда Георгиевна, — тихо сказал Павел. — И я сразу должен был это понять… Мне все казалось, что буду им в тягость, обузой лягу на их плечи, что они жертвы приносить начнут… Теперь вижу, что иначе и быть не могло… И вот радует меня, что они мне помогли, хорошими товарищами оказались и что восприняли правильно, чему их учили. Ведь с одноклассниками я крепко связан, мы старые друзья. Теперешние мои педагоги не так близко меня знали, а отношение одно. Митя Бытотов так старается, Леночка Баранова… Это самые строгие мои учителя.