Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Через три недели Джона выпустили из тюрьмы. Приехал домой он растерянный. Освобождение озадачило Джона настолько, что могло показаться, будто матушкины хлопоты сорвали давно вынощенные им планы.

С каждым новым разом уроки литературы становились все интереснее и интереснее.

– …Шамгунов, прочтите вслух абзац.

Кеша взял учебник и стал читать без выражения. Литераторша остановила его и протянула руку к книге.

– Позвольте мне.

"Вы уже знаете, что 80-е годы – это не только эпоха "малых дел" и

"безвременья". – Лилия Петровна раскраснелась, голос ее обрел звенящую торжественность. – Это эпоха поисков и созревания новых идеалов. Чехов тосковал по "общей идее", которая дала бы возможность видеть и раскрывать читателям высокую цель жизни. Все большие художники, по его словам "куда-то идут и вас зовут туда же – и вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель…Лучшие из них реальны, пишут жизнь такой, какая она есть. Но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, это пленяет вас. А мы?".

Лилия Петровна положила раскрытый учебник перед Кешей. Краска сошла с ее лица и, упруго выпрямившись, литераторша со скрытым вызовом смотрела на нас.

– Я хотела, чтобы высказались вы. – Она подняла меня.

– По поводу?

– Не прикидывайтесь. – Лилия Петровна строго смотрела на меня.

Я не прикидывался. Единственное, что меня удивило в абзаце это "А мы?". Четыре буквы, а что вытворяют?

– Лилия Петровна, я не прикидываюсь.

– Хорошо. – Литераторша сложила руки на груди и медленно пошла между рядами. – Скажите, пожалуйста, что, по-вашему, стоит у Чехова за общей идеей?

– Вы только что сами прочитали… Цель жизн…

– Жаль… – Лилия Петровна вздохнула и остановилась передо мной.

– Садитесь.

Магедова продолжала медленно вышагивать между рядами.

– Я хочу только напомнить, что эпоха малых дел наступила вскоре после отмены крепостного права – главного события в России в девятнадцатом веке. Вспомните, что последовало в стране после 1861 года. Сидоров, подскажите.

Сипр догадался.

– Убили царя.

– Правильно. Почему?

– Ну…- Сипр поправил очки. – Там… Народовольцы поднялись за народ…И понеслось…

– Что понеслось? – Лилия Петровна улыбнулась губами.

Сипр повернулся к захихикавшему Бике. Бике было не до "Народной воли". Он и Омир на перемене обкурились и сейчас перлись косыми пауками.

– Ну это…- Сережка Сидоров затараторил. – Народовольцы не успокоились и решили продолжать убивать царей. А царизм не хотел…

– Лично все е…ли вырубаться – тихо, но слышно вспомнил Бика фильм "Никто не хотел умирать" и снова захихикал. Омир потащился с ним на пару.

– Халелов, вон из класса! – Взвихрилась Лилия Петровна. – И вы заодно с ним. – Злющими глазами она смотрела на Омира.

– Я тут причем? – Омир медленно поднялся. Было заметно, что если

Бике анаша пошла в кайф, то Омира нисколько не зацепила. Взгляд у него был усталый и более ничего. Перся он из солидарности.

– При том, – твердо сказала литераторша и повторила, – При том, что вы занимаете в классе слишком много места.

– В смысле? – Омир уже не придуривался. Он встревожился.

– Вам объяснить? – Лилия Петровна прищурилась.

Бика стукнул Омира по плечу.

– Пошли. Я тебе объясню.

Дверь за ними захлопнулась. Литераторша подошла к столу и оперлась рукой на спинку стула. Минуты две она приходила в себя.

Я видел по ней, что она давно все поняла. Бика не раз говорил, как сильно хочет литераторшу. Особенно жадно пожирал он ее глазами, когда Магедова приходила на урок в наглухо, до подбородка, застегнутой кофточке. "Засосы прячет. – говорил Бика и прибавлял.
–

Ох, с каким удовольствием я бы ей засадил".

Лилия Петровна… Она надменно-строгая, но все равно женщина.

Молодая и интересная. Надменность была ее броней, но именно надменность распаляла, доводила Бику до стенаний. А что Магедова? На моего друга она не реагировала. И бояться не боялась, и никогда по-настоящему, не сердилась.

Омира же Лилия Петровна ненавидела.

Я не знаю, что понимала Лилия Петровна про меня как человека, но временами мы с ней разговаривали вне темы урока, но все равно о литературе.

На перемене был у нас и такой разговор.

– Я часто думаю над сочинениями Ирка Молдабекова. – сказала Лилия

Петровна и спросила. – Вы за ним ничего не замечаете?

– Нет.

– Советую приглядеться. – Глаза литераторши приобрели мечтательное выражение. – Ирк удивительный юноша… Он лиричен и дивно пишет… Он художник… Художник, чье дарование я затрудняюсь оценить.

Здрасьте. Он художник, А меня куда? Мне стало обидно.

Лилия Петровна приблизилась вплотную ко мне и глаза в глаза сказала:

– Вы – другой. – она сбавила голос до заговорщицкого шепота.

Я молчал.

– Вы… Я не подберу слова… У вас смелый дар…

Я покрылся иголками.

Много позднее я думал над словами Магедовой. Можно ли назвать смелым человека, который иногда, и только на бумаге, излагает то, что чаще всего его занимает? Потом в моей писанине много вранья. Где

Лилия Петровна разглядела смелость?

Нелады происходили с Джоном. Брат не выходил на улицу и часами сидел у окна в столовой. Его не трогали наши разговоры, не смотрел он телевизр, как и не читал газеты. Я зашел в столовую. Джон окинул меня отсутствующим взглядом и отвернулся к окну.

Я обнял его.

– Почему молчишь? Скажи, что с тобой.

Он понуро посмотрел на меня и с безразличием в голосе сказал:

– Мне уже девятнадцать…

Сказал и не сделал привычной попытки виновато улыбнуться.

Я вышел за Доктором. Он перепугался, но вида не подал.

Вдвоем мы зашли в столовую.

– Джон, – начал Доктор, – я все вижу, все понимаю… Ты думаешь, тебе ничего не светит…

Я вижу, как тебе хочется. Тогда у "Целинного", помнишь? Ты смотрел на эту шадру так…