Чм66 или миллион лет после затмения солнца

В девятом "Д" – классе телеграфистов – училась Оля Кучеренко. К нам пришла после 8-го класса из 8-й школы. Занималась Ольга в секции художественной гимнастики, внешне была попроще Ани Бобиковой, но тоже ничего.

Созвонился с ней и быстро убедился, что ей, как и Бобиковой, бесполезно "пущать пропаганды".

Если Бобикова сама кому угодно может пущать пропаганды, то Ольгу моя болтовня поначалу может и забавляла, но позднее она ее попросту не воспринимала. Виделись наедине три раза. Я встречал ее после тренировок, мы недолго гуляли, я нес околесицу, Кучеренко молчала.

Принужденное целомудрие – трагикомическое недоразумение. Однажды

Бика спросил: "У тебя, что не маячит?". В ответ я перевел разговор на другую тему. О том, что у меня не то, что не маячит, а вообще не подает признаков жизни главная для человека вещь, сказать никому не было сил, даже Бике.

"Но дело не в этом".

Тогда я думал, что пройдет немного времени и я вернусь к жизни. А пока… Пока мне нравилась Оля Кучеренко. Понять, что ты кому-то не нравишься можно. Примириться трудно. Тем более что Оля ходила с

Петей Панковым. С кем с кем, но только не с ним.

Несколько раз мы избили Панкова, после чего он несколько раз твердо обещал оставить в покое Кучеренко. Обещал и продолжал ходить с телеграфисткой.

Прошло три дня после политинформации и Андрюша сместил старосту класса. Старостой Шамордин назначил меня.

Но это еще не все.

Андрюша к доске по тригонометрии и алгебре меня так и не вызвал.

Всех других вызывал, а меня ни разу.

Я вырос в собственных глазах и ощущал себя белым человеком. Тем более, что на меня обратила внимание и Лилия Петровна.

Лилия Петровна Магедова преподавала русский язык и литературу.

Первое сочинение в жизни – по роману Тургенева "Отцы и дети".

Тургенева я читал много, но вот "Отцов и детей" не одолел. В общих чертах представление имел и находил роман несколько надуманным.

Лилия Петровна ходила между рядами, а я думал о том, о чем давно хотел написать. Была не была… И, позабыв обо всем на свете, я начал со слов: "Кто смотрел фильм "Мне двадцать лет", обязательно должен помнить эпизод встречи главного героя картины с погибшим на фронте отцом…".

Писал я сумбурно, перескакивая с пятого на десятое. Ничего из написанного кроме первого предложения в памяти не задержалось.

Через день Лилия Петровна объявила оценки и раздала листочки с сочинениями. Мне она поставила пять за литературу и два по русскому.

Я поднял руку.

– Лилия Петровна, а где мое сочинение?

– Ваше сочинение я дала почитать коллегам.

– Коллегам? – Я слегка заволновался. Каким еще коллегам? – Лилия

Петровна, там ведь нет ничего такого…

– Вы меня не поняли. Я поставила вам два по русскому… С запятыми у вас катастрофа. И дала ваше сочинение коллегам по педсовету, потому что им тоже интересно знать, о чем думают наши ученики. – И спросила. – Как вы считаете?

В самом деле? Она поставила пятерку, не посмотрев на то, что тему-то я не осветил. Хм.

Но самое смешное меня ждало впереди.

Пятница и вновь политинформация.

Боря Степанов бубнил: "Хунвэйбины в Пекине избивают советских послов…".

Андрей Георгиевич возмутился:

– Доучиться до девятого класса и быть таким…? Невообразимо.

–

Он повернулся комне и дал команду. – Ахметов, разберись!

Я вышел и быстро разобрался с советскими послами.

Андрей Георгиевич не спешил усаживать меня на место. Он взволнованно ходил из угла в угол и говорил:

– На войне меня ранило минным осколком в голову. – Он показал на голове место возле темени. – В пятьдесят седьмом году наградили орденом Ленина. Почему я вспомнил об этом? Да-а… – Качая головой, он продолжал ходить между дверью и столом. – Все вы, наверное, смотрели в воскресенье передачу с Валентином Зориным и Анатолием

Потаповым. Что и говорить, прекрасная речь. Приятно смотреть и слушать.

Он остановил взгляд на мне.

– Но вот ты, Ахметов…- Он глядел на меня серьезно и беспокойно.

– Ты Ахметов можешь шагнуть гораздо дальше Зорина и Потапова.

Он прошел к двери, повернул обратно и еще больше разволновавшись, зашагал мне навстречу. Выбросив руку, словно Ленин на памятнике, он воскликнул так, как будто провозгласил:

– Большому кораблю – большое плавание! – И добавил.- Только никогда не забывай, до чего докатился Пастернак.

Андрей Георгиевич человек ошеломляющий, прежде всего потому, что не стыдится своей наивности, но и на Солнце бывают пятна. Обычные упражнения памяти Андрюша принимал бог знает за что.

Вечером я рассказал о случае на политинформации Шефу.

– Большому кораблю – большое плавание? Так и сказал? – переспросил брат. – Ты не звиздишь?

– Буду я звиздеть… Он еще мне про Пастернака говорил…

Шеф смотрел на меня так, как будто видел в первый раз.

– У Андрюши я проучился три года. – Брат задумался. – При мне он ничего подобного никому не говорил. – Глаза Шефа играли смехом и довольством. – Ты доигрался…- сказал он.

– Как?

– Бедный, бедный Андрюша…- Шеф разбалделся.

– Почему?

– Потому что он не знает, какой ты тупак.

Тупак не тупак, какое это имеет значение?

К весне у Оперного театра соорудили из пней столики и сиденья.

Внизу, ближе к Фурманова работает кафе-мороженое, кругом травка.

Отдыхаешь на виду у всех и сам всех видишь.

Бика, Омир и я пили бутылочное пиво на пеньках. Бика рассказывал про своего друга боксера Шевцова. Неожиданно для меня он заговорил и о 2-85. Откуда Бика ее знает?

– Она спит с Шевцовым. – сказал Бика.

Я почувствовал, как в задницу впилась заноза. Пеньки поганые! Да нет, мне показалось. Это не заноза. Поразил меня не факт сожительства одноклассницы с Шевцовым, удивил я сам себя. Удивил тем, что до сих пор никогда не задумывался о том, что с 2-85 можно еще и спать.

– Это исключено, Вовка врет. – твердо сказал Омир. – Она не такая.

– Да брось ты. – Бика сплюнул.

– Она не такая. – повторил Омир. – Я ее знаю.

После слов Бики я задумался. Что она не человек? Ей уже шестнадцать или около того. Может позволить себе и спать с кем угодно. А Шевцов засранец. Такая она или не такая, не в этом дело.