Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Пришла тетя Айтпала Орманова с дочерью Жамигой. Матушка позвала их поговорить со мной.

– Айтпала, он хочет поступать в Литературный институт.

– Это правда?

– Правда. А что тут такого?

– Это очень хорошо. – сказала тетя Айтпала и замолчала.

– Я ему говорю, – заговорила мама. – Прежде чем садиться за письменный стол, надо получить хорошую профессию. У писателя должен быть свой кусок хлеба.

– Тетя Шаку права.- сказала Жамига. – Прежде чем писать, надо узнать жизнь.

Жамига преподаватель маркшейдерского дела в Казахском политехе и ко всему относилась всерьез. В том числе и к тезису о том, что прежде чем писать, надо сделать себе трудовую биографию.

– Я ему говорю. – Мама разливала чай по кисюшкам. – Получи профессию инженера и делай что хочешь. Но он не слушается.

Матушка всегда ходила с червей, почему сказанула еще и такую вещь:

– Чехов был врачом. И это не помешало стать ему писателем.

Жамига поддержала маму.

– Бекетай, ты не смейся. Василий Аксенов тоже врач.

Аксенов положим не Чехов и пример Жамиги на меня подействовал.

Ситка продолжал предсказывать скорое наступление Золотого века и не забывал напоминать всем, что он сын Господа бога. Обращался Ситка

Чарли со Всевышним по-родственному, от чего прийдя в молельный дом к баптистам на 5-й линии решил и их обрадовать скорым Армагеддоном и прочими фейерверками.

Баптисты поинтересовались.

– Кто ты?

– Сын бога. – Ситка Чарли никогда не врал.

Баптисты прогнали его. Ситка плевался и обзывал их сАтанами.

Папа о боге никогда не говорил. Мама иногда напоминала нам о

Господе:

– Кудайга сенн.

– На что почти в рифму я отвечал:

– Кудайга ссиим.

– Айтпа сондай соз! – пугалась мама.

Но это она так, на всякий случай. Потому что в бога Ситок не верила, обычаев, даже для блезира, мусульманских не придерживалась.

Некогда.

Падал снег. Бика, Омир и я шли с заводской практики. Выпили пива,

Бике захотелось отлить. Прохожих не видно.

– Ссы прямо здесь. – предложил Омир.

Бика отлил на тротуар и хотел уже спрятать крантик, как я сказал:

– Не прячь. Тебе есть чем гордиться.

– Да? – небрежно переспросил Бика и оставил как есть незапахнутым и пальто.

Мы шли вверх по Розыбакиева и у Бики была для встречных прохожих своя откорячка:

– Как будто разговариваем…

Шеф тоже откровенно любовался своим членом Политисполкома

Коминтерна. Когда дома не было родителей, он выходил из ванны без трусов и разговаривал с кадрухами в голом виде часами по телефону. . Шеф плескался в ванной. Пришел Омир и мы прошли к Шефу. Он поинтересовался:

– Как тебе?

– У Бики больше. – сказалОмир.

– Возможно. – Шеф пожал плечами.

На мой глаз у Бики был поменьше. Хотя может и ошибаюсь – до контрольно-измерительных испытаний дело не дошло.

Шеф любил и в зеркало на себя смотреть. Что симпа, он знал и тщательно следил за чистотой лица.

Омир говорил, что потенция определяется приливом крови. Никто не спорит, но чем обусловлен этот самый прилив крови – Омир не знал.

Как будто, получалось по Омиру, прилив крови сам по себе причина всего суть первобытного на Земле. Но кровоток это следствие и не он инициирует прилив животворности. Тогда что? Сигналы мозгового вещества? Здесь тоже неясность. Ведь сколько ни упрашивай мозги повлиять на разболтанность поведения первобытности – она ведет себя, как ей заблагорассудится. Что хочет, то и делает.

Чтобы отмазаться от приближавшегося призыва в армию Омир залег на две недели в психдиспансер на Пролетарской. Предусмотрительно. Ему было уже восемнадцать, и если в институт не поступит, то непременно должен загреметь на строевую.

Армии он жутко боялся, почему Бика и я регулярно напоминали ему о гражданском долге бодренькой песней

Прощай, труба зовет!

Солдаты – в путь!

В Путь! В Путь!

И для тебя родная,

Есть почта полевая.

Солдаты – в поход!

Омир бледнел и просил:

– Завязывайте. Накаркаете.

Побыв в психдиспансере, Омир уже ничего не боялся, осмелел во всех смыслах.

Он называл меня везунчиком. Мол, два лета подряд отдыхал в

Подмосковье и на Черном море. Омир или не думал, прежде чем что-то сказать или, испытывая мое терпение, прикидывался. Хотя может ему и не дано вообразить, как это можно быть везунчиком, когда два твоих родных брата больны неизличимой болезнью. Да пропади они пропадом леса Подмосковья вместе с Черным морем, когда у тебя в доме такое!

Нет, Омир не слабоумный. Он просто напросто издевался.

На уроке истории я ударил его. Как обычно. Он впервые ответил мне. Звезданул так, что глаз чуть не растекся.

На перемене Бика привел его в подвал. Я стучал Омира по голове ножкой от стула минут десять. Все нипочем. Башкобит. Я устал и сказал, что экзекуцию продолжу на следующей перемене. Бика согласился.

– Конечно. Если устал – надо отдохнуть.

Омир перетрухал Шефа.

Брат однако не думал вмешиваться.

Вечером пришли Мурка Мусабаев и Вовка Коротя.

– Ни фига себе. – сказал Коротя и поинтересовался. – Кто это тебя так?

– Рабы восстали. – ответил за меня Шеф.

В понедельник разбирали "Палату номер шесть".

– Кто хочет к доске? – спросила Лилия Петровна.

Я поднял руку.

– Да. – сказала литераторша. – Я и хотела, чтобы о палате номер шесть сказали именно вы.

С палатой, как и с ролью личности в истории, получился конфуз.

Лицезрея мой фингал, Лилия Петровнав не могла сдержаться. Она улыбалась, как девчонка. Какая она хорошая и совсем не строгая.

Плохо, что расстались не хорошо.

Литераторша говорила о русском солдате. Говорила все правильно, но мне было скучно и я поднял руку.

– Лилия Петровна, а что это у вас через слово русский солдат?

Остальные, что не воевали?

Она вышла из себя.

– Да, – напирала она на меня. – Именно русский солдат, именно русский народ победил в минувшей войне. И вы, со своим изощренным цинизмом, прекрасно знаете и понимаете это.

Я хотел объяснить, что внутренне согласен с ней. Только ей же самой и русским самим во вред выпячиваться. Хотел объяснить, но услышав про цинизм, махнул рукой на нее и на весь русский народ.