Что это за мать...

Сколько их там?

— Давай посмотрим на тебя, — говорю. Поворачиваю его, проводя пальцами по шелковистым волосам, ищу проплешины, сыпь или ожоги. — Вот. Чистый, как новенький—

Стоп. Что-то за ухом.

— Кажется, пропустила пятнышко. — Держись, Мэди, не паникуй—

Что-то прицепилось к его мочке. — Нашла картошку. — Наклоняю голову мальчика вперёд, чтобы разглядеть лучше. Он не сопротивляется. Не дёргается. — Дай мне…

И тут я вижу.

Морской жёлудь.

Я сразу понимаю. Его желудёобразная раковина врослась за ухом, не больше десятицентовика.

— Не двигайся, малыш. — Медленно тянусь к ней, дрожа запястьем. Панцирь приоткрывается, обнажая перистые усики, слепо вытягивающиеся в поисках пищи.

— Вот так, не шевелись… — Мальчик не моргнёт, когда я зажимаю моллюска между пальцами и выдёргиваю. Он отрывается от бледной кожи, оставляя крошечное розовое пятнышко.

— Готово. — Поднимаю его к свету. Кружевные усики моллюска вытягиваются из раковины, словно язык, ловящий воздух. Меня бросает в дрожь. Как он мог вырасти…

Швыряю моллюска в унитаз — его раковина тук-тук стучит о фарфор — и смываю.

— Мамочка. — Его губы не шевелятся.

— Пожалуйста… Не называй меня так.

— Мамочка. — Почему его губы не двигаются?

— Прекрати.

— Мамочка. — Как я могу его слышать, если его губы не—

— Генри!

— Что, — говорит он прямо у меня за спиной, стоя в дверном проёме ванной, опираясь о косяк. Сколько он там стоял? Просто наблюдал за нами?

Я открываю рот, но слова не выходят. Приходится заставлять себя что-то сказать. Хоть что-то. — С Скайлером что-то не так. Мальчик… Он болен. — Ты тоже болен, чуть не добавляю.

— По-моему, в порядке.

— Ты смотришь?

— Что я должен увидеть? — Чтобы доказать свою правоту, спрашивает: — Как ты себя чувствуешь, Скай?

— Паааапочка.

— Видишь?

— А ты? — Он едва может на мне сосредоточиться, глаза полуприкрыты, будто усталость просочилась в самую глубь костей. — Ты выглядишь так, будто вот-вот рухнешь.

— Родительство выматывает. — Ещё бы. Но не так.

— Откуда тебе знать? — Мгновенно жалею об этих словах, как только они срываются с губ.

Веки Генри медленно опускаются, словно в замедленной съёмке, больше похоже на глубочайшую усталость, чем на обиду. — Скайлер просто не такой, как другие дети.

— Всё, — встаю. — Если ты не собираешься этого делать, я сама отвезу его в больницу.

Генри не сдвигается с дверного проёма, преграждая путь. — Скайлеру не нужен врач. Ему нужна семья.

С Генри практически невозможно спорить. Он стал невъебенно непробиваемым. Я не знаю, что ещё сказать. — Как долго, по-твоему, ты сможешь его прятать?

— Я не прячу его.

— Люди начнут задавать вопросы, — говорю. — Ты этого боишься?

— Люди всегда болтают. Мне плевать, что они говорят.

— Они узнают…

— Узнают что? — Практически выплёвывает это.

— Что ты сделал.

Генри прожигает меня взглядом. Внезапно он выглядит очень бодрым. Я задела нерв. — Все говорили мне — ты говорила мне — поверить, что Скайлер мёртв. Но я не сделал этого. Я не отпустил его. Держался за него годами.

— Генри…

— Теперь, когда мы вернули его, ты снова хочешь забрать его у меня?

Вернули? — Этот мальчик не—

— Иди сюда, Скай, — Генри протягивает руку. — Давай.

Мальчик послушно берёт её. Боже, эти двое… Как будто они вместе в этой фантазии, рука об руку. Не могу понять, Стокгольмский синдром это или что-то похуже.

Мальчик ведёт Генри к кровати. Мужчина едва держит равновесие. Может, я смогу его одолеть, думаю. Пересилить. Всё, что нужно — дождаться, когда Генри повернётся спиной, и я смогу…

Что? Оглушить его?

Иду к неоновой вывеске и выключаю её. Темнота поможет. Генри не увидит, если света не будет. Теперь нужно найти что-то достаточно тяжёлое, чтобы—

Мальчик укладывает Генри в кровать, а не наоборот.

— Спокойной ночи, — говорит Генри, уже уплывая, волна изнеможения накатывает так быстро, глаза закрываются, как крылья мотылька. — Крепко спи… Не позволяй…

И всё. Генри вырубился.

Сейчас! Сейчас наш шанс! Сейчас мы можем бежать бежать бежать—

Мальчик забирается на Генри.

Что он делает?

Он обвивает руками и ногами Генри, раскидывается на его теле. Лежит так, не сводя с меня глаз.

Что-то двигается вдоль его лопатки. Трудно разглядеть в темноте, но клянусь, вижу чёрный силуэт паука — нет, не паука.

Краба. Крошечный краб ползёт по руке Скайлера.

Одна клешня больше другой. Краб-скрипач. Их полно вдоль берега во время отлива. Они роют норки в песке, выползая только когда чувствуют, что хищников нет. Он медленно движется по шее мальчика, но тот даже не моргнёт.

— …Скайлер?

Краб-скрипач поднимает клешни вверх, задирая их над головой, пока ползёт по щеке мальчика. Наблюдаю, как он движется вдоль челюсти, добираясь до уха.

Что за херь что за херь что за—

Краб-скрипач сжимается и заползает в ушной канал мальчика, исчезая из виду, и, святое дерьмо, неужели я только что увидела то, что, как мне кажется, я увидела—

Их больше. Тени шевелятся, пока я не понимаю, что это вовсе не тени, а ещё крабы. Десятки крабов-скрипачей выползают из каждого тёмного угла кровати, из каждой складки простыни.

Они ползут к мальчику. Заползают в него. Его взгляд не отрывается от меня. Икра, светящаяся ярко.

Мамочка

Я выбегаю из комнаты. Несусь через гостиную. За дверь. Прохладный воздух ударяет в лицо, и я впервые за дни чувствую себя свободной от духоты. Мне просто нужно сесть в машину и—

Мамочка мамочка мамочка

Под ногами хрустит гравий, когда я резко останавливаюсь.

Мамочка мамочка мамочка мамочка мамочка

Какого чёрта я делаю? Это же просто—

не

— мальчик. Он нуждается во мне. Я не могу его бросить. Не могу.

Кем бы он ни был.

…крабы пришли за мной первыми…

…синепанцирные шныряли через проволочную сетку…

…привлечённые запахом плоти, плывущим в воде…