Чудеса и Чудовища

Мне страшно и любопытно одновременно. Если дело настолько плёвое, как утверждает незнакомец, никто даже не заметит моей отлучки. Нарушение Непреложного Правила свяжет меня с заказчиком крепче, чем материнская утроба близнецов, мы оба будем молчать до последнего вздоха. Да и если речь идёт всего лишь о мешке с костями…

– Что вы хотите достать? – После долгой паузы спросил я.

– Тело моего предка, – ответил человек. – Он стал жертвой проклятия крови и исчез много веков назад. Совсем недавно я наконец узнал, где он нашёл последнее пристанище. Не стану вам лгать – он всё ещё жив, насколько может быть живым хладнокровное чудовище, спящее под могильной плитой.

– То есть, это всё же не мешок с останками? – Насмешливо спросил я.

– Да, я преувеличил, но ведь нужно было вас как-то заинтересовать.

– Продолжайте.

– Руины замка находятся в Татрах. Вам известно где это?

– Нет, впервые слышу это название.

– Север Словакии, это часть Карпатских гор.

– Как предсказуемо! – Вздохнул я. – И почему всех хладнокровных тянет забраться повыше?

– Хотите поговорить об этом? Что же, полагаю, они просто выбирают наиболее отдалённые места. Кому в здравом уме захочется взобраться на горный пик?

– Безопасность. – Я кивнул позабыв, что собеседник меня не видит. – Интересно только кого они хотят защитить – себя или людей?

– Мистер Морган, давайте вернёмся к делу.

– Простите.

– Так что скажете? Я могу на вас положиться?

– Боюсь, что мне понадобится помощь, – нехотя признался я. – Подниматься в горы в одиночку очень опасно. Хотя, если вы обратитесь к Пожирателям Времени…

– Исключено, – отрезал человек. – Я нашёл того, кто переместит вас, но к гильдии обращаться не советую. Чем меньше людей знает о нашем деле, тем лучше. С вами отправится Филипп.

Я посмотрел на бритоголового громилу и понял, что путешествие не будет лёгким.

– Так мы договорились? – Спросил человек.

– Вы умеете уговаривать, – ответил я.

– Когда вы готовы отправиться?

– Мне нужно время, чтобы поддержать образ. Понимаете, чтобы…

– Я дам вам пять дней, – решительно сказал человек. – Потом за вами явится Филипп.

– Что ж, тогда…

– Проводи мистера Моргана.

Я возмущённо уставился на ширму, ошарашенный таким пренебрежением. Филипп не стал со мной церемониться – взял за локоть и повёл к двери.

Упираться смысла нет, если заказчик сказал, что разговор окончен, значит окончен. Но ведь можно было закончить разговор иначе! Получив желаемое, Коллекционер просто потерял ко мне интерес.

Охранник открыл передо мной дверь чёрного входа и застыл словно изваяние. Он даже не взглянул на меня, когда я протиснулся мимо. Хотел сказать ему что-то колкое, но когда обернулся дверь оказалась заперта.

– Проклятье… – выругался я сквозь зубы.

Теперь мне нужно поймать кэб и постараться привлекать поменьше внимания. Интересно, как я это сделаю, будучи одетым как торговец с арабского рынка?

Глава 4

Дома, лёжа в горячей воде, я позволил себе подумать о том, во что решил ввязаться. Душа моя трепещет в предвкушении приключения, а сердце замирает от страха. Сознание же упорно отмалчивается, пребывая в неописуемом ужасе от принятого решения. Умею удивлять сам себя, такова моя натура.

Приключений и признания я жаждал всегда, даже в босоногом детстве. Сидя у давно не мытого окна, разглядывая прохожих сквозь толстый слой налипшей на стекло грязи, я чувствовал, что меня ждёт иная судьба. Вернее, надеялся на это.

Что пугало меня больше всего? Перспектива сгинуть в ненасытной пасти индустриализации, умереть от рака лёгких, работая в шахте, или превратиться в «скрюченного человека» – так моя мать называла работников заводов, которые целыми днями стояли у станков.

Но больше всего, вне всяких сомнений, меня пугала возможность превратиться в собственного отца.

Я всегда принадлежал к породе тех несчастных, которые отрицают существование Всевышнего, и единственным поводом верить в существование Ада для меня была надежда, что рано или поздно в него попадёт мой отец.

К побоям я привык, как привык вздрагивать каждый раз, когда его шаги звучали на лестнице. Психика ребёнка необычайно гибкая – иногда мне казалось, что всё вокруг всего лишь игра, что мне просто нужно найти ключ от волшебной двери и тогда я окажусь в чудесном месте, может быть даже в Англии!

Но каждое утро я просыпался, шёл к окну и видел серую улицу опостылевшего Сливена.

Ели мы в ту пору одну картошку. Серьёзно, одну только проклятую картошку. У нас не было денег даже хлеб, не говоря уже о масле. Яйца на нашем столе появлялись исключительно на Пасху, но трогать их строго запрещалось. Крашеное яйцо, как лакомство, мать давала мне всю следующую неделю – каждый день по половинке.

Мой быт был убогим, но привычным – школа, в которой я получал тумаки за то, что был одет беднее всех, отец, находивший деньги на алкоголь, но не на еду, и потерявшая всякую надежду мать, похожая на тень человека.

Однажды, перед самым побегом, я в ярости вырвал бутылку из отцовских пальцев и спросил, вложив в вопрос весь яд, что копился во мне тринадцать лет:

– Почему ты каждый вечер приносишь домой это гадкое пойло, но никогда не возвращаешься с едой?!

На что мой отец, человек обычно немногословный, поднял на меня осоловевшие глаза и глубокомысленно изрёк:

– Потому что на хлеб деньги просить стыдно.

Помню только, что я опешил, замер, как вмёрзшая в лёд рыба. Стоял, смотрел как он сползает по обивке потрёпанного зелёного кресла на пол, забываясь тяжёлым сном.

Ему стыдно. Ему было стыдно!

Не знаю, почему я не расхохотался ему в лицо.

Он не стыдился ходить в перешитой одежде, которую мы брали в Красном Кресте, не стыдился колотить жену и сына, не стыдился засыпать пьяным под заборами, не стыдился, когда его приводили домой полицейские, не стыдился своей неспособности обеспечить семью, но ему было стыдно просить денег на хлеб! Будто люди и так не видели, в каком плачевном состоянии мы находимся!

Прошло много лет, я сам возмужал и превратился в молодого мужчину, но ненависть всё ещё жжёт меня изнутри, когда перед глазами всплывает его отупевшее от алкоголя лицо.

Он всегда смеялся громче всех, упорнее остальных делал вид, что у него всё в порядке. Хохотал, прощаясь с приятелями после работы, хлопал их по натруженным спинам, а потом шёл к дому, в котором еды не водилось по несколько дней.

Обычно в таких историях единственным лучом света становится мать. Но в моём случае мрак был беспросветным.