Чудесные рисунки боярышни-актрисы

— Не твой же. — Матушка повела плечом. — Конечно, ее.

— Не наоборот? — уточнил он. — Не она — с ним? Ведь побег с женихом…

— От. — Матушка вновь не позволила ему закончить фразу. — Побег от жениха.

Челюсть поползла вниз. Интересная версия. Владимир прекрасно помнил, что тогда говорили. Любомира Яковлева сбежала с женихом!

— От… меня? — Голос у Владимира сел от волнения.

— О том, что у вас сговор был, только вы и знали, — отмахнулась матушка. — И еще я, пожалуй.

— А ты откуда?

Матушка посмотрела на него снисходительно. И то верно, глупость спросил.

— Любаше отец жениха нашел. И лет тому было без малого семьдесят.

— Сколько?! — охнул Владимир.

— Зато богат, родовит. И все то жены его молодыми умирали, — продолжила матушка. — Поговаривали, что не своей смертью.

— Погоди, так это…

— Да без разницы, кто. Его имя тогда не упоминалось. Главное, Яковлев ему дочь продал. Он же самодур. У бедной девочки и выбора не осталось.

— Выбор был, — возразил Владимир. — У нее был я.

— Яковлев понимал, что дочь не обрадуется жениху, потому объявил ей о замужестве за день до свадьбы. Где ты был? Ну-ка, припомни.

— На практике, в степи, — буркнул он.

— Вот именно. Полагаю, Яковлев об увлечении дочери догадывался, оттого и дождался удобного момента.

— Хорошо, а потом? Почему она ничего мне не написала? Почему не попыталась? Исчезла, будто… будто…

— Будто умерла, — подсказала матушка. — Я, грешным делом, так и думала. Все же такой юной девочке трудно выжить в одиночку. Я понимаю, почему она тебя не искала.

— Почему же?

— Лучше спроси у нее. Вы же встретились? Еще не поговорили? Надеюсь, ее отпустили?

— Она никого не убивала.

Матушка согласно кивнула.

— В то время, когда произошло убийство, Мира была у меня, — добавил Владимир. — Она недавно вернулась в столицу. Пришла. Хотела поговорить. А я ее прогнал.

— Бестолочь, — вздохнула матушка.

И стало обидно. Обычно эдакой оценки умственных способностей удостаивался Владислав.

— А мне никто не сказал, что Любаша сбежала от жениха, — язвительно произнес Владимир, выделяя «от». — Кстати, почему?

— Яковлев себя выгораживал. Сейчас не те времена, когда против родительской воли пойти неможно, особенно, если тебя замуж за старика выдают. Его осудили бы. А так… осудили Любашу.

— Мне ты почему не сказала? — скрипнул зубами Владимир.

— А что это изменило бы? — Матушка зябко повела плечами.

— Я искал бы ее. И нашел бы. И все сложилось бы иначе!

— Искал бы? Скорее всего. И твоя жизнь точно сложилась бы иначе. Володя, ты уже не юный мальчик, каким был тогда. И что? — Матушка фыркнула. — Видел бы ты себя со стороны. А тогда? Тебя при одном упоминании имени Любаши трясло. Искал бы… и неизвестно, что нашел. Вот теперь она нашлась. И дальше что? Женишься?

— Не знаю, — честно ответил Владимир. — Если она захочет, женюсь. Ты против?

— Ты волен поступать так, как считаешь нужным, — ответила матушка.

— Она сейчас у меня. Я думал здесь переночевать, но…

Он замолчал. И так сказано достаточно.

— У тебя дома, как обычно, ни крошки, — вздохнула матушка. — Погоди, велю съестного собрать.

— Спасибо, мама. И, может, платье какое…

— Наглая бестолочь. — Матушка подвела итог их беседе.

Может, и так. Но муками совести Владимир страдать не намерен. Матушка на его стороне, этого достаточно. Если отцу не по нраву его выбор придется, можно и уехать. Деньги есть, а артефакторы везде нужны.

Мира куталась в халат и переминалась с ноги на ногу. Зря он, наверное, с требованиями поспешил. Не накормил, не обогрел.

— Переоденешься? — спросил Владимир мягче. — Или сначала поешь, а после…

— Х-холодно, — призналась Мира.

Странно. В квартире тепло.

— Тогда… там.

Она кивнула и ушла в комнату. Владимир едва сдержался, чтобы не пойти следом. И запоздало подумал, что Мире, наверняка, неприятно надевать платье с чужого плеча.

— Володя! — позвала она из комнаты чуть позже. И попросила, когда Владимир подошел: — Помоги, пожалуйста.

Платье застегивалось сзади.

— Ты… прости… — пробормотал Владимир, едва справляясь с крохотными пуговками. — Завтра съездим, заберем твои платья.

Мира повернула голову, недоуменно взглянула на него через плечо. И, кажется, поняла.

— Разве ты в чем-то виноват, Володя? А я не брезгливая.

Она не добавила что-то вроде «ты даже не представляешь, как долго я носила чужие обноски». Но Мира промолчала.

После того, как матушка рассказала об истинной причине побега, Владимир чувствовал дурноту, стоило представить, что довелось пережить юной Любаше. И вину — тоже. Возможно, матушка даже права, и он тогда был незрелым, неспособным помочь невесте. Но разве в том не его вина?

Пуговицы закончились. Желание поцеловать Миру в шею осталось. Волосы она тоже вымыла, и подняла их наверх, мокрыми. А еще стояла на полу босыми ступнями.

С поцелуями Владимир не полез. Это было бы странно, пожалуй. Мира могла расценить такой порыв по-своему. Но Владимир усадил Миру на диван, принес шерстяные носки. Матушка вязала, на зиму. Вот и пригодилось. И волосы высушил, сотворив теплый воздушный вихрь. Мира заплела их в косу.

Они поужинали молча. И после Мира пила чай, вприкуску с булками, щедро смазывая их медом.

Вот как была сладкоежкой…

— За фигурой можно не следить, — сказала Мира, хотя Владимир ни о чем таком не спрашивал. И ложку облизала. — Театр разорвет контракт. Подозрение в убийстве. Такого ни одной актрисе не простят. А еще я на спектакль не явилась.

— Радует, что ты спокойно об этом говоришь, — осторожно произнес Владимир. — Не боишься потерять работу?

— Не боюсь, — согласилась она.

— И отчего же? — поинтересовался он.

Внезапно кольнула мысль, что Мира так спокойно рассталась с театром, потому что он, Владимир, будет ее содержать. Так она решила.

— А разве тебе понравится, если я продолжу играть? — спросила Мира. — Или ты передумал… помогать?

— Я тебя в содержанки не брал, — отрезал Владимир.

И получилось резче, чем хотелось. А Мира рассмеялась.

— Вот и славно. — Она положила ложку, отодвинула в сторону баночку с медом. — Наши интересы совпадают. Я не нужна тебе, ты не нужен мне. У меня есть деньги, Володя. Я просто уеду из страны.

Она улыбалась. А он знал, что она чувствует иное. Не радость, а горечь. И не улыбаться ей хочется, а плакать. А обидел ее он, Владимир. Значит, нет никакой любви, если он вот так…