Чудо за порожком

— Бабушка! — удивилась Поля. — Ветер в нашу пользу переменился.

Обед бабушка подала на террасу.

Ест Поля борщ. Бабушкин борщ объеденье. А после моря без добавки голода не утолить.

Съела Поля первую тарелку, отпыхивается. И чувствует, щекочут ей шею тихохонько, тихохонько, будто соломинкой.

«Раз, — сказала Поля про себя, — два…»

А три говорить не стала, обернулась.

Никого. Засмеялась.

— Знаю! Знаю, кто ты!

Видит — у бабушки глаза большие.

— С кем ты разговариваешь?

— С моим другом.

— А! — сказала бабушка, будто ничего не случилось, но когда кончили обедать, головку внучке поцеловала, лоб ей потрогала. — Нет, надо нам пораньше на море ходить. Никак ты у меня перегрелась.

Поля взяла бабушку за руку, привела в ванную, дверь закрыла, а глазки смеются, сияет.

— Бабушка! Мой друг — ветер! Он за мной всюду ходит и шею мне щекочет, и за ушком. Он добрый и немножко шалун. За платье меня дёргал.

— Небось, твой ровесник. Мальчишка.

— И я так думаю! — радостно согласилась Поля, да тут же и взгрустнула. Друг-то хороший, очень хороший — вот только невидимый.

ЧУДЕСА БЕЗ СЧЁТА

Ложась спать, Поля спросила:

— Бабушка, у нас дома зимой на голой ветке выросли листья. Это было чудо. И катальпа — чудо. У меня теперь два чуда. А сколько чудес у тебя?

— Поленька! — бабушка даже засмеялась. — У меня чудес как звёзд на небе, как песчинок в море.

— Бабушка! — обиделась внучка. — Я серьёзно спрашиваю.

— Утро три вечера мудренее. Поскорее засыпай, а завтра мы пойдём по чудеса, как по ягоды.

Поля удивилась и повернулась на бочок: пусть завтра наступит поскорее.

Разбудил Полю птичий визг. Так девчонки визжат, когда в море вбегают.

Вышла на балкон. Ласточки. Между домами тесно. Дорога да крошечный садик, а ласточки мчатся по кругу. Такая карусель — голова смотреть на них кружится. Ужас! Летит прямо на стену. Но над балконом, над Полиной головой — разворот, замирают на мгновение — и Поля видит, как ласточки раскрывают, будто веер, хвостовое оперенье. Веер чёрный, с белым кружевом по краю. И уж такой! Уж такой — ни единого перышка или даже пушинки растрепанной. Совершенство!

— Чудо наши летуньи? — спросила бабушка.

— Чудо! — согласилась Поля.

Они выпили чаю, без хлеба, без сахара, бабушка надела старую-старую, но уж такую красивую соломенную шляпу, а Поле белую шапочку с козырьком.

Басом гулькали горлицы.

— Как кукушки, — сказала Поля.

Прошли по тенистой улице под деревьями. Пересекли дорогу, трамвайные пути и дальше — пустырём, широкой тропою отдыхающих. Смотреть здесь было не на что, но бабушка остановилась и сказала:

— Вот оно, степное чудо наше!

Поля вертела головой — какое чудо, где?

Бабушка показала на полянку серебристой травы.

— Полынь, — сказала Поля.

— Полынь, — согласилась бабушка. — Чувствуешь?

Пахло полынью. Бабушка сорвала верхушку, потерла между ладонями. Ладони пахли — степью. Сладко, горько, солнцем, а в груди становилось прохладно.

— На обратном пути нарвём немножко. Когда полынь в подушке, спится, как в степи. — Поля наклонилась и погладила полынь ладонью. — В старину полынь пили для аппетиту, — сказала бабушка. — Для памяти, для разума. От чумы полынью оборонялись. Засыпят полынью пол, по стенам веников навешают.

Они пошли дальше, а Поля чувствовала: платье у неё полынью пахнет, и волосы, и на губах полынь.

— Согласна, — сказала Поля. — Полынь — чудо.

И тут они подошли к туям вдоль асфальтированной дорожки.

— Бабушка! Не наступи!

Асфальт был покрыт серебряными, алмазно сияющими узорами.

— Ишь как после дождичка наследили! — улыбнулась бабушка.

— Это следы? Чьи?

Бабушка, показала на ствол туи.

— Вот она, художница наша. Улитка.

— Простая улитка, и такое чудо! — изумилась Поля.

— Не простая, а виноградная.

За туями асфальтированная площадка: здесь ребята из дома технического творчества ездили на картингах.

Поле хотелось поскорее перебежать эту ужасную пустыню. Да так и замерла. Разорвав бетонную плиту, разворотив асфальт, рос крошечный, с Полин палец, цикорий. Рос и цвёл.

— Вот чудо-то! — сказала бабушка. — Землю бетоном убили, а цветок и скажи: жить хочу! И вот он! Солнцу радуется и нас с тобой радует.

— Чудо из чудес! — согласилась Поля, и внимательно осмотрела площадку. — Бабушка! Островок.

Это и впрямь был островок. В две Полиных ладони. Через бетон и асфальт здесь пробились травинки. Преудивительные. Они были высотою в треть карандаша, с сиреневыми жгутиками на вершинках.

— Как пальмы!

— Это спорыш. Трава — сильная, лекарственная.

Поля головой даже покачала.

— Бабушка, а ведь ты правду сказала про чудеса-то.

— Да конечно, правду!

Они перешли площадку, а дальше — тропой среди высоких кустов, похожих на тую. У туи лапки, как ладошки, а эта кудрявая, лохматая. Поля вчера проходила здесь мимо, а теперь остановилась. Хвоя у лохматой туи тёмная, весь куст до вершины осыпан крошечными шариками бирюзы. Каждый куст, словно звёздное небо.

— Это вита, — сказала бабушка. — Вита значит жизнь.

Поля шла призадумавшись и вдруг подпрыгнула:

— Бабушка, я чуть на чудо не наступила.

Тропинку переходил большой фиолетовый, очень, очень красивый жук.

— Жужелица — красавица наша крымская, — сказала бабушка. — Они после дождя любят по дорожкам гулять.

Поля наклонилась над жужелицей.

— Не трогай! — быстро сказала бабушка. — Обидчиков жужелицы обдают струйкой яда. Яд не страшный, но за глаза тронешь — наплачешься.

Они подождали, пока жужелица уйдёт в траву, и тут Поля сказала:

— Пошли, бабушка, завтракать. Я уже столько сил на чудеса потратила, а им конца нет.

— Я же говорила тебе! Завтракать, конечно, пора, но давай ещё немножко погуляем.

Они вышли на зелёный пустырь. Весь он был в синих цветах.

— Я знаю, это цикорий, — сказала Поля. — И я согласна: цикорий — чудо.

— Ещё какое чудо! — улыбнулась бабушка. — А запах чувствуешь? Донник.

Совсем уже близко покойно светилось озеро Мойнаки.