Чудовище для проклятой

Просто даранийцы снова забывают, что у всего есть своя цена.

Я тихо вздохнула и решительно направилась прочь. Смогут ли найти улики против посла, уже ли смогли, станет ли свидетельствовать под давлением Ильгрима лже-Альда или… я бежала от этого. Когда-то смертельно боялась этих людей и была готова на все, лишь бы с ними не пересечься. А теперь мне было просто всё равно. Вот так вот. Откровенно и безразлично. Я знала, что это больше не моя проблема.

Меня ждет император. Род. Наследие. Мой покровитель и друзья. Я не обязана больше взваливать все беды на себя, обо всех беспокоиться и всё решать. Возможно, это будет снова чуточку эгоистично, но…

Леаррен, буквально вынырнувший из толпы, проследовал за мной без звука. Только смотрел тепло и спокойно, придавая сил. Со стороны он мог показаться надменным и отстраненным… но для меня за эти пару дней он успел стать родным. Родство — оно в душах, не в крови.

Дверь с резными гроздьями винограда, увитая лозой искусным скульптором, распахнулась совершенно беззвучно.

Часть 15. Дела семейные или здравствуй, папа!…

Леаррен зашел первым и придержал дверь, дожидаясь меня.

А волнения и страха всё ещё не было.

Да, я чувствовала там двух представителей своего рода. Но эти двое обязаны были подчиняться мне, даже если сами думали иначе.

Я не воспринимала их семьей. Ни отцом, ни братом. Просто опасные и назойливые чужаки. И, если с нынешним главой клана ещё могли быть некоторые проблемы — всё же хранитель не отказывался ему подчиняться, то с братцем…

— Мой император, — поклон. Да, чуть ниже, чем требуется. И чьи-то бесстыжие глаза, конечно, задерживаются на линии декольте и тщательно надеются просветить ткань. Как будто он и так там не видел всё, что хотел, — господа, — короткий сухой кивок троим мужчинам напротив Асторшиэра.

Слабость? Желание сбежать? Не было.

А вот ударить наотмашь холёное самодовольное лицо Виара дель Гирреса — было.

Похоже, они считали меня проигравшей.

Светловолосый мужчина посмотрел жестко, стремясь продавить взглядом и коротко приказал, словно собаке:

— Иди сюда, Каарра. Достаточно хлопот нам уже доставила твоя глупость. Теперь необходимо слишком многое улаживать перед отъездом. Тебе придется очень постараться, чтобы загладить свою вину перед родом.

Воистину, нет ничего печальнее непроходимой глупости.

Я видела, как вспыхнуло ртутное серебро в глазу императора. Похоже, ему такая речь пришлась не по вкусу.

Впрочем, пока никому портить игру я не собиралась — изнутри вдруг защекотало азартное желание узнать, чем кончится дело и что ещё скажут дорогие гости.

Я медленно подошла… к креслу императора. Хотела облокотиться о него или о подлокотник, но мужчина вдруг поднялся одним слитным движением.

— Садитесь, моя леди, — прозвучал прохладный голос.

И я улыбнулась ему — искренне, безмятежно, не обращая больше ни на кого внимания.

Пожалуй, самым догадливым в этот момент здесь оказался представитель клана несостоявшегося жениха. Вот правильно же говорят — умный мужчина должен был чуть красивее обезьяны! Этот интересный типаж буквально подпадал под все параметры. Правда, тот, кто эту пословицу придумывал, точно не был знаком с Асторшиэром… я бросила косой взгляд из-под ресниц. Хорош, уверен в себе, умён. Ну что ещё нужно? Разве что отсутствие императорского титула…

Тяжело любить императора. Его всегда придется делить с империей.

Кажется, я слишком задумалась — и пропустила очередную душещипательную речь родственников.

И, безусловно, Асторшиэр это прекрасно понял. Но ничего не сказал, позволяя выкручиваться самой. Что ж, я долго молчала, терпела и стремилась идти на компромиссы. На губах зазмеилась сама собой ехидная улыбка.

— Ах, вы что-то сказали, простите? Я задумалась о своём долге, как наследнице рода, которая вскоре станет подтвержденной Главой. Надеюсь, у вас, отец, всё готово к передаче титула? Хранитель ясно дал мне понять, что медлить не стоит. После того, как я улажу в столице ряд своих дел — немедленно вылечу в клан.

Красивое правильное лицо папеньки едва не перекосилось от злобы. Надо признать — держать себя в руках, в отличие от брата, мужчина умел.

— Видимо, ты больна сильнее, чем мы предполагали, Каарра, дочь моя, — заметил с умеренной скорбью на лице, — женщина никак не может наследовать в нашем роду, никакой хранитель не мог тебе этого сказать. Может быть, мы не будь терять время Его Величества и отправимся в гостиницу? — заметил осторожно.

И тут же натолкнулся на ледяной взгляд разноцветных глаз.

Братец постарался вжаться в диван и слиться с обивкой, а вот отец чуть передернул плечами, но не дрогнул. Почти захотелось зауважать мерзавца, но… сильный характер ещё не делает его прекрасным руководителем. А уж примерным семьянином — и подавно. Даже просто хорошим мужем.

— Я сам решаю, сколько времени и когда потеряю, — от голоса Высшего анорра повеяло таким лютым холодом, что проняло всех, — и разговаривать с леди Кааррой, наследницей клана Гиррес, вы будете только в моем присутствии.

Повелитель одной фразой обозначил свои симпатии и позицию в вопросах наследования.

— Она не может! Она — всего лишь дочь этой шлюхи! — вдруг резко зашипел Миарг.

Илейна — шлюха? Вот это вряд ли. Если у матери и были какие-то увлечения на стороне, она наверняка тщательно их скрывала. И уж точно была куда разборчивее отца. Какой заботливый братец! Денно и нощно трудится на благо семьи, заботится о её репутации! Вот только беда — с себя начать забыл!

— Мир, заткнись! — отец тоже шипеть умел неплохо! Какое ядовитое семейство!

— Ещё раз скажешь хоть слово о моей матери, которая находится отныне под защитой Его Императорского Величества, — короткий уважительный кивок замершему за спиной анорру, — и моей, — и силу я тебе запечатаю, всю. Будешь разгребать свинарник до конца жизни. Твоему дружку, Миарг, и так светят каменоломни, так что я бы не советовала тебе высовываться.

Я сама не ожидала от себя такого резкого жесткого тона. Не думала, что с самых первых слов пойду на конфликт. И только теперь вдруг поняла, что это будет единственно правильным. Мягкость будет слабостью. Уступчивость чаэваррэ — попыткой подлизаться. И только сила анорров давала право говорить на равных.