Чудовище

– Уходи, – процедил Касс.

– И куда ты предлагаешь мне идти?

Он убрал ладонь с глаз.

– Тогда хотя бы оденься. Где твоя гордость?

– Убирайся, – ответила я.

– Что?

– Иди спать в общую комнату. Тебе сразу надо было это сделать. Вали отсюда.

Он ошеломленно моргнул. Сейчас, поди, скажет: «Это моя комната, сама вали». Нет, даже в глаза не глядит.

Касс собирал свою одежду, я стояла в чем мать родила и смотрела на него. Я закрыла все свои окна, захлопнула все двери, воздвигла в душе баррикады. Я сообщила, что уйду с рассветом. Запретила звонить мне.

– На свадьбу можешь взять с собой подружку, но только чур не Керис, потому что ты ее недостоин. И впредь даже не смей с нами разговаривать.

– Я думал, свадьбы не будет? – удивился Касс. – У тебя же вроде был план.

– Отстань.

У меня дрожали руки. Мне казалось, будто я наблюдаю за собой со стороны, точно за актрисой в кино.

Касс оставил мне одеяло. На пороге обернулся.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Это ты так просишь прощения?

Он пожал плечами. На меня по-прежнему не смотрел, словно моя нагота жгла ему глаза.

– Знаешь, что тебе нужно сделать? – бросила я. – Тебе нужно до конца жизни поступать вопреки тому, что говорит отец.

Касс кивнул. И вышел. Я еще долго смотрела на закрытую дверь.

32

– Ты часом не заболела? – спросила мама, когда я отказалась от обеда, и пощупала мне лоб. – Вроде не горячий.

Джон уставился на меня темными жуткими глазищами.

– Заболела оттого, что всех достала, это уж точно.

– Может, это из-за таблеток? – не сдавалась мама. – Что если у них побочные эффекты?

– Если ты так волнуешься, прочитай инструкцию, – ответил Джон. – Но я думаю, что она просто придуривается.

Прошла неделя, как я вернулась из Манчестера, а он все зудит. Так себя вести недопустимо. Мало того, я воровка и лгунья. Как я посмела беспокоить Касса во время сессии? Как могла украсть деньги и сбежать? Я несколько раз просила прощения, но Джон все равно отвез меня к доктору Лиману.

Пять миллиграммов риталина дважды в день внушили мне чувство отстраненности, как будто все вдруг потеряло смысл – даже разбитое сердце.

– Не хочешь есть, тогда иди заниматься, – велел Джон.

– Может, ей лучше отдохнуть? – засомневалась мама.

– У нее же каникулы для подготовки к экзаменам. Не зря же они так называются, – возразил Джон.

С каждым прожитым днем я становилась все ближе к земле. Еще немного – лягу и уже не встану.

Мама приоткрыла окно, в комнату хлынул холодный воздух и шум автомобилей.

– Иди сюда, Лекс, хоть глотни свежего воздуха.

– Ну что за ерунду ты несешь, – сказал Джон. – Там больше углекислого газа, чем кислорода. Если она нездорова, пусть ляжет в постель. Или пусть идет заниматься. Хватит уже слоняться по квартире, нужно собраться. Через две недели наша свадьба. Мы все должны быть счастливы.

Мама не сводила с меня глаз.

– И все-таки ты выглядишь ужасно.

Виновата печаль. От таблеток в голове стоял туман, но я все равно не могла не думать о Кассе и обо всем, что потеряла. Вдобавок меня мучил стыд. Я разделась догола, встала перед ним, а он велел мне одеться. Потом прислал письмо, просил прощения, что позволил всему этому зайти так далеко. Дескать, до него дошло, что всякий раз, как мы «были близки», он был пьян. Прощу ли я его? Не рассказывала ли я кому-нибудь о случившемся? Потом прислал еще несколько писем, покороче, – писал, дескать, постоянно думает о том, что превратился в собственного отца. Неужели правда? Обещал обсудить это со своей мамой, потому что у него уже голова кругом.

И ни в одном его письме не было строчки: «Я тебя люблю, вернись ко мне, я без тебя задыхаюсь».

– Хочешь, я заварю тебе ромашковый чай? – предложила мама. – С медом.

Отчего бы в самом деле не стимулировать худшие из побочных эффектов, указанных на упаковке. Если у меня обнаружат закупорку артерии в мозгу или нарушение функции печени, я несколько недель проведу в кровати, может, меня даже положат в больницу, на попечение внимательных медсестер. И мне придется пропустить свадьбу. Мне дадут письмо в школу, что я не могу сдавать экзамены. А потом отправят в какой-нибудь санаторий на море, на свежий воздух, будут возить в кресле-каталке.

– Может, у тебя месячные? – не унималась мама.

– Не стыдно при мне говорить о таком? – спросил Джон.

– Пожалуйста, не надо меня больше обсуждать, – прошептала я. – Нет, у меня не месячные. Да, я ужасно выгляжу. Я всегда выгляжу неважно. Я иду к себе. Увидимся позже.

– Вот и прекрасно, – крикнул мне вслед Джон. – И чтобы села заниматься.

Керис прислала письмо. Не удалось ли мне разузнать, почему Касс ее бросил? Я ответила, что ничего не знаю – просто он идиот и недостоин ее. Я уже поняла, что в их разрыве, в сущности, моей вины считай что и не было. Касс постарался: морочил Керис голову, а сам в это время флиртовал с манчестерскими красотками. И все равно меня мучила совесть. Керис прислала мне плачущий смайлик и попросила поделиться с ней злостью. Я ничего не ответила. Меня охватила небывалая вялость и сонливость.

Написал мне и Бен – куда я пропала? Предлагал добавить меня в список авторов его проекта по массовым коммуникациям. А то его надо сдать сегодня. И за это меня тоже мучила совесть. Я без спроса пробралась в комнату Бена, сфотографировала его план подготовки. Я палец о палец не ударила, чтобы сделать эту работу, а Бен готов поделиться со мной своей. Его доброта устыдила меня. И все равно я ему не ответила.

Вернулась из школы Айрис, заглянула ко мне. Принесла мне в подарок свои книжки и игрушки.

– Я дарю тебе моего игрушечного слоника, – сказала сестренка.

– Лучше обними меня, Айрис, а больше мне ничего и не надо.

Она забралась под одеяло рядом со мной, обхватила худенькими ручками меня за шею, осыпала поцелуями.

– Не плачь, – утешала меня Айрис, – почему ты плачешь?

– Мне грустно.

Она вытерла пальчиками мои слезы, положила мне ладонь на лоб, словно проверяя температуру.

– Я так хочу, чтобы ты снова радовалась, – сказала она.

– Постараюсь.

– Если я обниму тебя крепко-крепко, ты обрадуешься?

«Да», – ответила я, мне и самой хотелось в это верить, но увы. Я чувствовала себя слабой. И отчего-то нервничала, как будто вот-вот случится что-то страшное.

– Я тебя люблю, – призналась Айрис.

Я кивнула. Я это знала. Я тоже ее любила. Она – единственное, что у меня осталось хорошего.

Айрис пела мне песенки, рассказывала, как провела день. Меня ее болтовня хоть как-то отвлекала. Сестра сообщила, что у нее появились новые планы на свадьбу.