Чума в Бедрограде

— Короче, дядя, рассказывай, — пробулькал Бандана, щедро отпивая из шухеровского стакана.

— Расск-казывать?

— Про дочку.

— Что?

Детины переглянулись; Бандана полез в карман, извлёк какую-то засаленную бумажку и изучил её с кропотливостью малограмотного.

— Слышь, я не понял, ты Шухер или нет? — пробасил Борода.

— Я Шухер, я.

— Дочка твоя пропала, дядя, ты не в курсе, что ли? — на лице Банданы мелькнула тень презрения.

У Шухера замялось в горле. Бандана сейчас презирал его за то, что ему плевать на собственную дочь, — как будто это не Шухер еле уснул прошлой ночью, как будто он не просил втайне, сам не зная у кого, чтобы это она просто на него обиделась и отсиживалась где-нибудь у подруги, или даже чтобы принимала твирь — только бы не случилось чего.

И почему-то вдруг очень-очень стало нужно объяснить это Бандане, сказать ему, что он в курсе, он волнуется, он еле уснул прошлой ночью…

Слова скомкались, не пожелали произнестись.

Бандана оттяпал себе кусок яичницы.

— Короче, — буркнул Борода, — это мы с Порта, которых Университет нанял. Дочку твою искать. Рассказывай давай.

Шухеру стало жарко, и он почувствовал, что его голова будто бы неплотно сидит на плечах, раскачивается из стороны в сторону. Держа спину прямо, чтобы не уронить, он присел на табурет.

Значит, всё-таки случилось.

— Я… — выдавил он, сглотнул всухую и попытался продолжить, — сп-п-просите, я отвечу. Меня не п-п-предуп-предили… я не знал, чт-то В-в-ванечк-ку ищут.

Борода покосился на Шухера с омерзением.

— Бля, косноязычный!

— Ша, — оборвал его Бандана, — пасть захлопни. — Он повертел головой, взял с сушки стакан, налил туда воды прямо из-под крана и протянул Шухеру. — Ты, дядя, не сердись, мы не в обиду. Просто дельце с твоей дочкой какое-то гнилое, тухлятиной воняет, вот мы и дёргаемся. Но это не твоя беда, и не дочки твоей. Так что давай, водички хлебни — водка-то у тебя хоть есть, болезный? — и рассказывай всё, что сможешь. Где была, чем занималась, о чём в последний раз говорили, кому насолила.

— Я д-думал, она к п-подружке жить п-п-поехала, — невпопад ответил Шухер.

Вода была холодной, свежей, но в горле всё равно что-то торчало штырём — такое, которое не сглотнёшь.

— Ага. В Хащину, — гоготнул Борода.

— Ну, д-да, — попытался объяснить Шухер, чувствуя, как жалко и слабо звучит его голос. — У неё есть п-подруга т-т-там, она д-даже мне г-говорила, они с от-тряда…

— Нет твоей девки в Хащине, — рявкнул Борода, — и не было никогда. Тебе её ваще надо или нет?

— Надо! — закричал Шухер. — Надо! Но я нич-чего не з-знаю, я не знаю, к-к-как помочь, к-как найти…

Бандана посмотрел на него с жалостью, цыкнул зубом и махнул Бороде на холодильник — мол, время водки. Сам аккуратно закурил, выдохнул даже за окно.

— Слышь, дядя, давай по чесноку. Портовая гэбня нынче с вашим Университетом якшается, но Порт — не Портовая гэбня. Лично нам на вас покласть, хотели бы быть университетскими — пошли бы в дохтуры наук, — оба детины раскатисто заржали, довольные шуткой. — Но мы честные люди, нам отбашляли, велели найти Брованну Шухер — работаем.

— Сп-пасибо, — опять невпопад брякнул Шухер. Борода протянул ему полстакана водки, от которого он опасливо пригубил. Горло опалило, но легче всё равно не стало.

— Спасибо дохтурам наук оставь, — отрезал Бандана, — нам отбашляли. Только ты, дядя, не сердись, но мы работку-то и сбросить можем.

— П-почему? — пробормотал опалёнными губами Шухер.

— Мутит чё-то Университет, нас крайними выставить хочет! — рявкнул Борода.

Шухер замигал.

— Мы не лапти какие, в курсе, что этот ваш главный — Максим его или как — в Порту отирается. Знает, как дела делаются, как заказы даются, чего говорить надо. А тут — не работа, а слёзы одни: где искать — не сказали, сроков не дали, только имя и деньги на руки. Ну ладно, он тоже дохтур наук, чего с него взять; он клиент, за то и платит, чтоб мы искали, а не он. Мы человечки смирные, спрашиваем его по-людски, чего девка ваша в последние дни делала. И знаешь, дядя, что он нам в ответ? Это, говорит, к делу отношения не имеет!

— «К делу отношения не имеет»! — шарахнул Борода по столу рукой. — И всё, в молчанку!

— Лады, мы не звери, простили на первый раз, — продолжил Бандана, прищуриваясь. — Поспрошали вокруг — нам тоже про подругу из Хащины.

— Рег-галию, — вклинился Шухер. На лице Банданы мелькнуло что-то вроде смешка — удивительно непортового.

— Галку, — хмыкнул он. — Подорвались в Хащину, отыскали подругу, вчера как раз. Как же, как же, говорит, была у меня Бровь, вы с ней чуть разминулись, а теперь она к другой подруге уехала — и бумажку с именем в руки тычет. Ну нет, девонька, говорим мы, что-то ты слишком складно брешешь, а глаза зарёванные — колись по-хорошему, авось подсобим. Она в сопли. И что ты, дядя, думаешь? Были у неё вчера деньком университетские — не знаю, как зовут, высокие такие, вдвоём всегда ходят.

— Охрович и К-к-краснокаменный? — без голоса спросил Шухер.

— Да может и Охрович, и Краснокаменный, говорю же, не знаю. Знаю, что университетские и что Галка с них тряслась вся. Как оттряслась — раскололась: Брови вашей уже полгода как не видела и не слышала, но университетские ей, значится, велели, ежели кто спросит, говорить, что видела, слышала и привечала.

— А теперь выходит, что они и тебе про нас не сказали, — подхватил Борода, весомо качая головой. — А ты ей папка или не при делах?

Бандана откинулся на спинку стула и слегка склонил голову — рассматривая:

— Тебя о поисках не известили, подружку сами выкопали, да ещё и мозги ей пропесочили, чтоб пургу гнала про Брованну твою. Про дела её молчат. Вот и скажи мне, дядя, как по-твоему, Университет чего хочет: чтоб мы девочку нашли или чтоб мы девочку поискали-поискали, посветили рылами где им надо, а потом сами же за виноватых получились?

Слабое сердце Шухера научило его умом прислушиваться к тому, волнуется он или нет; когда говорили что-нибудь эдакое, делать паузу, прикрывать глаза хотя бы и проверять — как там пульс, давление, не скачут ли. Сперва это было очень странно («а после этой фразы я должен, по идее, разволноваться — ну-ка, ну-ка, волнуюсь или нет?»), но потом привык, сделал рутиной, образование помогло.

Сейчас у него в груди разлилась какая-то красная липкая жижа, через которую не пробивались удары сердца, и Шухер никак не мог понять, расслышать — нужно уже принимать меры или ещё поживёт.

— Мы люди честные, — бухнул Борода, — нам дело бросать не с руки. Но свои шеи за тебя подставлять — тоже не будем. А Университет темнит.

— Эт-то в-всё какая-то ошибка, — выдохнул Шухер, снова хватаясь за стакан — с водой ли, с водкой, лишь бы что. — Университет не п-п-пыт-тается вас п-подставить, п-п-просто они не могут рассказать…

— Чего? — навострился Борода.

У Шухера в груди было липко. Он почти наяву видел скромную улыбку Лария Валерьевича, подкладывающего ему для подписи ещё одну подписку о неразглашении, и ещё одну, и ещё…

— Как по мне, дядя, — медленно проговорил Бандана, выпуская дым сквозь зубы и слегка группируясь, будто для нападения, — Университет не хочет твою дочку найти, Университет хочет твою дочку закопать. А ты сам?

Через липкую жижу что-то внутри задёргалось.

— Я хочу найти!! — голос сорвался, но это было неважно. — П-пожалуйста, найдите её! П-п-пожалуйста!