Чума в Бедрограде

Он не стал бы делать специально во зло, но мог бы — случайно, не заметив.

Хотелось — но не сказалось; как-то слишком понятно было, что выдать чуму — прегрешение, но простят, а за Гуанако — на клочки порвут.

Потому что все и всегда, все и всегда любили его больше, чем следовало, больше, чем он того заслуживал.

Больше, чем Шухера.

И ещё — Ройш, например. Что он за человек? Что ему нужно? Зачем ему сдалась Ванечка? У Ройша нет сердца, и — ах, если бы только Шухер знал чуть больше…

Он никогда не мог понять, как так вышло, что Ройш — внук хэра Ройша! — работает в Университете. Разве ему не место где-нибудь на управляющей должности, в государственном аппарате, в Университетской гэбне хотя бы?

Шухер любил Всероссийское Соседство за то, что для неполитиков политики в нём не существовало; но теперь, когда она сама свалилась ему на голову, стало до головной боли понятно, что всё непросто. И если Ванечка может оказаться младшим служащим, кем на самом деле может быть Ройш и какие интриги он может плести?

Ах, если бы только Шухер знал чуть больше.

И ещё — Борстен, например. Про него строго-настрого запретили думать; а всё-таки — это он сказал Попперу взять Шухера заниматься чумой; это он привёз чуму, это его яркие рубашки всегда виднеются в лазарете, что днём, что ночью. Ясно, что он скрывается, как и Гуанако. Якобы помогает Университету по дружбе.

Да только не бывает таких размеров дружбы, чтобы так помогать.

— Б-борстен, — решился Шухер, — Д-дмитрий Сергеевич. Мед-дик. Это он в-в-в основном лек-карством з-занимается.

Детины переглянулись с живым удивлением.

— Борстен? — переспросил Борода. — Не слыхали. Кто такой, чё за тип?

Вопрос вопросов, загадка загадок. Кто такой Дмитрий Борстен — выпускник медфака, работавший в степи, случайно наткнувшийся там на Имперскую Башню, сотрудничавший с Медкорпусом и вызванный в Университет кем-то из старых знакомых — не то Поппером, не то Ройшем?

Или недоделанный выпускник истфака, попавший за что-то на Колошму, чудом сделавший там иммунную сыворотку от чумы, числящийся погибшим и незнамо зачем вернувшийся в Бедроград?

О втором Шухер не знал ничего, кроме портрета в холле медфака, научно-исследовательского института, куда Шухер не пошёл работать, и нескольких в разной степени скандальных слухов. Помыслить о том, что такого человека могут допустить до работы со студентами — даже назойливый Поппер, даже небрежный Гуанако — было слишком страшно; так просто не может быть.

Мир изгибается, принимает формы того, что мы видим. И, быть может, если Шухер достаточно сильно зажмурится, если он достаточно твёрдо будет верить —

Быть может, всё обойдётся.

— Не з-знаю, — покачал он головой. — Какой-то б-б-бывший медфаковец… г-говорят, д-друг Ройша — К-к-константина К-константьев-вича, это п-преп-подаватель с истфака.

— Мы академиев не кончали, но кто такой Ройш, сами знаем, — обиделся Борода.

Бандана же потёр глаза и неожиданно непортовым голосом сказал:

— Дмитрий, друг Ройша. Да ты ж ебанись, — он ещё раз постучал пальцем по губам, разочарованно осмотрел тарелку из-под яичницы. — Чё у вас там, всегда незнамо кто заправляет?

Не знал Шухер, кто и где «заправляет». Никогда не знал и не хотел знать.

Он любил Всероссийское Соседство за то, что для неполитиков политики в нём не существовало.

Детины смотрели разочарованно. Ведь сейчас уйдут же, плюнут и уйдут, незачем им всем этим заниматься. А портовая честь — ну что с неё взять, побыла и сгинула.

— Не з-знаю, — честно ответил Шухер и панически попытался заглянуть в глаза какому-нибудь из детин. — П-п-послушайте, мне нечего в-вам п-предложить, но — п-п-пожалуйста, п-пожалуйста, умоляю в-вас…

— Тухляк, — покачал головой Борода. — Сами к себе левых водите — сами и ковыряйтесь, я так глубоко в университетское закапываться не подписывался.

Шухер перевёл глаза на Бандану: тот совершенно отрядским жестом покусывал ноготь, глядя в окно.

Если содрать с него грязь и загар — он же ровесник самого Шухера, наверное, а то и младше.

— Да ты, дядя, не переживай — может, и впрямь просто куда угуляла, — неловко сочувственным голосом пробормотал он.

Шухер вдруг ясно понял, что ещё секунда — и он грохнется прямо посреди кухни на колени:

— В-вы же сказали, чт-то риски п-п-перекуп-паются!

— А ты — что тебе нечего нам предложить.

— Я найду! Чт-то в-вам нужно? Я найду! — голос Шухера сорвался, кончики пальцев закололо — кровь отхлынула совсем.

Детины снова заржали.

— Уж не дипломы твои, — фыркнул Борода, — бабло.

— У меня н-нет д-д-денег, но в Университ-тете есть, я п-п-попрошу…

— А они прям дали! — с неожиданной злостью рявкнул Бандана. — У вас же движуха медицинская, сам знаешь, ежели они ещё бабло будут в обход Порта разбазаривать — их какой-нить ноченькой на квартирке и порежут, не посмотрят, что места непортовые. У вас долги такие, что всеми студенческими задницами не расплатитесь. И это, дядя, мозгой-то пошевели? Если они сами дочку твою закапывают — за Борстена, не за Борстена — в кой им впало на её поиски деньги давать?

Шухер смешался.

— Я с-совру…

— Чё ты соврёшь? Чё, турпоездку в Афстралию, мол, захотел? — заржал Бандана. — Ты, дядя, обратно не обижайся, но я сказал уже — лошок ты лопоухий, никто тебя слушать не станет.

Голова Шухера, неплотно сидящая на плечах, совсем расхлябалась. Он почувствовал, как она разваливается на части, и части эти не стыкуются, трясутся и с громким хлюпаньем сталкиваются.

— А ну не реви, не хватало тут, — неловко прикрикнул Бандана, задумался и через некоторое время просиял. — Слухай, мы к тебе с пониманием. Дельце тухлое, но нас им, знаешь, тоже обидели, мы не прочь поквитаться. Бабло тебе никто не даст, нам сверху уже даденного тоже никто не даст, но мы-то не лошки, мы и сами взять можем. С тебя — наводка нужна.

— Что? — переспросил Шухер сквозь красноватый туман.

— Наводка. Где бабло, сколько, откуда, какие планы на него. Только это, дядя, ты понимай: дашь наводку — подставишь своих конкретно, их за долги на ошейники пустят. Смекаешь?

— Какие они ему свои, девку закапывают, — встрял Борода.

Шухер на всё это и отвечать не стал — только помахал нетвёрдой своей головой. Детины удовлетворённо кивнули.

— Ну и ладненько тады, — заключил Бандана, — ты, значится, сегодня у себя там пошуруди, повыспрашивай, чё-куда, а мы вечерочком обратно заглянем, да и перетрём все вопросы. И это, не дёргайся тут особо — не порешили ж дочку твою в самом деле, скорее, спрятали куда. Отыщется, никуда не денется. Понял?