Чума в Бедрограде

— Последний вопрос! — вылетело у Максима. — Почему вы не сделали этого сразу? Не связали меня, не избили, а выслушали мой рассказ про Пинегу и даже создали иллюзию поддержки?

Охрович и Краснокаменный не обернулись.

— Он опять говорит о себе.

— Он неисправим.

— До него ещё не дошло, что он больше не голова гэбни.

— Наверное, мы не очень внятно это сказали.

— Говорим внятно: Молевич Максим Аркадьевич с сегодняшнего дня не является головой гэбни БГУ имени Набедренных.

— По причине увольнения из преподавательского состава по собственному желанию.

— Число, подпись Молевича Максима Аркадьевича.

— Теперь Максим Аркадьевич может быть подвержен любым издевательствам со стороны лиц более высокого уровня доступа без объяснения причин.

— В том числе издевательствам морально-этического характера.

— Максим, можешь считать, что это был допрос. В такой вот нетривиальной форме.

— Мы же должны были как можно подробнее выяснить, где и почему ты шлялся на самом деле.

— Вот мы и воспользовались твоим доверием. Грязно воспользовались.

— А то, знаешь ли, были интересные версии.

— Но допрос проведен успешно и интересные версии отброшены за ненадобностью.

— Радуйся, Максим.

— Серьёзно: радуйся.

Дверь за Охровичем и Краснокаменным захлопнулась, но квартиру они не покинули — по крайней мере, пока. Занялись своими делами. Можно попробовать докричаться до них, можно пошуметь, опрокинуть вместе с собой стул — но вряд ли они изменят своё решение. Пытаться же высвободиться самостоятельно не имеет смысла, Охрович и Краснокаменный вяжут узлы на совесть.

Это тривиальные пытки, подумал Максим, тривиальные пытки после нетривиального допроса.

Глава 24. Он, Гошка

Бедроградская гэбня. Гошка

Гошка не любил допросы.

Не то чтобы они не занимали его как форма досуга и способ получения удовольствия от работы, вполне. Но вот вся та вера, которую возлагали окружающие на допросы как на метод извлечения информации, раздражала.

Ну что тебе расскажет запуганный, озлобленный, забившийся в угол человечек, который только и видит, что форменные наплечники, только и думает — как бы пронесло? Ничего он тебе не расскажет, он будет слишком занят сокрытием мягких частей тела. А надо ж не так, надо ж со всей душой, по-хорошему, чтобы они сами пришли, сами захотели.

Потом и по мягким частям тела можно, но сперва — дело.

Наверное, хорошо, что Дмитрия Борстена будет допрашивать (то есть, конечно, будет с ним беседовать) Соций — кто сильнее верит в метод, у того этот метод и работает. Так что Гошка даже не возбухал особо, когда они с Андреем уединились разрабатывать планы завтрашней встречи, дал только несколько указаний («и, блядь, не вырывай ему язык до того, как он начнёт говорить, кассах не кассах») и пошёл к Бахте — вспоминать, что не только чума есть в Бедрограде.

В Бедрограде, например, нависает юбилей Первого Большого — херова головная боль в придачу к уже имеющейся. То есть проводится он, конечно, не в Бедрограде, а в области, но угадайте-ка, кто за всё это отвечает!

Неужели где-то ещё во Всероссийском Соседстве остались люди, которые правда во всю эту херотень про корни, ветви и прочее всеобщее равенство верят? Неужели остался кто-то, кому эта самая идеология за лето нужна содержательно, а не только для того, чтобы что-то доказать, кого-то опустить и не остаться в лохах?

Ведь должны же быть. Простые люди. Те, ради кого это всё нужно.

Оно ведь нужно ради них, а не ради собственных амбиций или по привычке, верно?

Когда-то на все эти вопросы были очень простые и очевидные ответы, но они затерялись — за большой политикой, бытовыми мелочами и «ну тут пустим музычку какую-нибудь, народу посрать, народ благоговеть явится». За постоянным чувством обязанности и «кто, если не мы», за постоянной же нехваткой денег на ремонт херовых дорог.

«Церемонию надо попышнее. Фаланги на нас и так нынче косятся, а теперь вот велели попышнее — придётся услужить», — сказал Бахта.

Фалангам тоже не приходится заниматься художественной кройкой и шитьём бюджета. Университету не приходится, Порту не приходится. Медицинской гэбне не приходится.

Бюро Патентов не приходится.

Никто из этих блядей не знает, каково это — держать в руках один кусок хлеба, видеть перед собой двух голодных людей и понимать, что дать каждому по заслугам, каждому столько, сколько полагается, никак не выйдет. И постоянно недодавать, и постоянно придумывать оправдания — для них и для себя.

Потому что не должны сидеть в гэбнях те, кто делает только то, что может.

Должны — те, кто через «не могу» делает то, что надо.

И это всё никогда не закончится.

Нет, не так; это всё закончится, когда мы победим. Поэтому в план с чумой вбухано столько сил, средств и времени — чтобы уж наверняка, чтобы не пытаться впустую. Раз и навсегда, бляди.

Раз и навсегда, даже если план споткнулся, даже если они как-то узнали заранее, даже если они увильнули. У Гошки по-прежнему есть пистолет, у Гошки по-прежнему есть право его использовать, и, если ничего в ближайшие дни не изменится, он просто пойдёт и последовательно перестреляет университетских на улице, не впервой искать беззащитные мишени.

По беззащитным проще попасть.

И куда проще стрелять по беззащитным, чем напяливать снова тельняшку и звониться в дверь к Шухеру, изображать портового и обиняками выспрашивать об университетских делах.

Впрочем, всё равно лучше и веселее, чем допросы.

Шухер ещё не в курсе (не его это ума дело), но завкафа нашли в Порту — вроде бы даже ещё живого, хотя деталей Гошка не знал, наблюдателям прищемили хвосты достаточно оперативно. Нашли — и Порт тут же объявил экономическую блокаду, даже пикнуть никто не успел.

Все корабли стоят.

Иначе водяная чума поплывёт по Европам.

Туда бы ей и пиздовать!

Гошка не ожидал настолько радикального решения. Испугаться — да, огрызнуться на Университет, огрызнуться на Бедроградскую гэбню даже, а разумнее — прийти к ней за помощью. Но сразу повесить полную блокаду — несколько чересчур. Если схлопнется экономика Порта — пиздец всем. Портовой торговлей живёт экономика Бедрограда.

Всем, в том числе и самому Порту. Они же не полные кретины — невозможно заставить столько народу просто сидеть на жопе ровно, у народа свои интересы, дела за морями, сделки горят и всё такое. Если блокаду быстро-быстро не снимут, Порт взбунтуется против Портовой же гэбни.