Чума в Бедрограде

Онегин прикрывает глаза и отворачивается. Онегину, как обычно, недосуг слушать посетителей. Охрович и Краснокаменный сидят по обе его руки прямо на полу, преклонив одно колено, они-де грифоны. Кто такие грифоны: это которые совы с собачьими ногами или которые гуси с бычьими шеями? На дореволюционных монетах и тех, и тех чеканили, а та сторона, которая не решка, до сих пор в обиходе «грифон», только пойди уже разбери, что он такое.

Максим пытается и слушать, и что-то писать в блокноте непреклонному Ройшу, а Ройш похож не на поганку, как обычно, а вовсе даже на плод фигового дерева.

Ларий суетится, позванивает куда-то и тихо бормочет в трубку, поглядывая на старца.

Покойники притаились за шкафом. Целуются они там, что ли? Самое время.

Глаза Попельдопеля перескакивают с одного действующего лица на другое, шарят по кафедре, после каждого круга непременно спотыкаются на свитерах Охровича и Краснокаменного. Салатовый с оранжевым и ультрамариновый с белым, вязка крупная, почти сеть — так похоже на условное изображение чумы, которое он тут рисовал. Ну и какого лешего? Лишней минуты ведь нет, а тут эти делегаты.

Охрович и Краснокаменный степенно кивают, по-звериному держат спины, у них балаган (у них всегда балаган), но на самом деле понятно, что всё их внимание сконцентрировано на старце, они даже не мешают ему вещать, вклиниваются поменьше. Если аж Охрович и Краснокаменный не отвлекают, дают высказаться, может, оно действительно чем-то важно?

 И до Попельдопеля медленно доходит, докатывается даже, как будто просачивается сквозь беруши, о чём вещает старец. Приехали (приэхали, со старопэтэбэржским-то акцентом), мол, в Бедроград (Бэдроград, дореволюционный сосед Попельдопеля тоже так говорил), прямиком на истфак, мол, через всю страну эхали, мол, раньше таились, нэ высовывались, а тэпэрь врэмя настало, мол, свэт истины донэсти.

Свэт истины. Сумасшедшие со старцем приэхали, фанатики? А выглядят пристойно, ничего дурного не подумаешь.

«Под зэмлёй жили, зэмлю эли, никому нэ показывались, а кому показывались, тот под зэмлю уходил. Мэсто под зэмлёй эсть святое, всэ жэртвы, всэ люди — святому мэсту, ничэго святого кромэ мэста и нэ осталось, всё разрушэно, до послэднэго камня разобрано, по травэ да по стэпи разбросано, ногами да годами утоптано».

Мэсто. Под зэмлёй. Вот оно что. Попельдопель ведь уже поверил, что покойники не брешут: Дима показывал совершенно обалдевшим Попельдопелю с Шухером фотоснимки — тёмные, зернистые, вспышка всё равно не вытянула. Гуанако на обороте схем чумы чертил эту махину в разрезе, дорисовывал стрелочки — воздушные потоки, грунтовые воды.

Но ни один из покойников и словом не обмолвился о том, что там живут люди! Не могут жить, это же безумие, это большее безумие, чем всё остальное безумие!

«Зэмля схоронила, зэмля укрыла и приютила, но всэго нэ укроэшь, под зэмлёй нэ спрячэшь, а чэго нэ спрячэшь, тому одна судьба — быстрый нож да злыэ надзэмныэ вэтры. А как избавишься, так и войдёшь нэузнанный под зэмлю тайными дорогами скопцов».

Дорогами скопцов.

Скопцы.

Подземные скопцы с их тайными дорогами.

Крепко ругаться Попельдопель себя отучил сто лет назад — когда читаешь лекции и тем более торчишь в лаборатории со студентами, привычка крепко ругаться очень мешает. Но…

НО СКОПЦЫ БЛЯДЬ!

СКОПЦЫ СКОПЦЫ СКОПЦЫ

Скопцы, леший их еби.

— Гуанако, — вцепился Попельдопель в покойника, покуда тот не убежал.

Второй покойник после краткой рекогносцировки как раз-таки убежал вместе с Охровичем и Краснокаменным: дела, чума, привлечение студентов (ха-ха, со скопцами-то привлекать эффектней!), всё понятно — но как же поговорить? Попельдопель, между прочим, видел, как покойники общались с делегацией скопцов. И как те чуть на колени не попадали, тоже видел.

— Гуанако, скажи мне только одну вещь, — спросить Попельдопель хотел не одну вещь, а много и разных, но сейчас голова и так шла кругом. — Если вы там были, если вы разгуливали по их долбанному святилищу, как, леший еби, они вас не сожрали живьём, закусив земелькой? Или не оскопили… — Попельдопель вдруг серьёзно задумался. — А если оскопили, то как выпустили обратно?

— Ну… Дима вот обаятельный, — пожал плечами Гуанако и метнул свой бандитский нож строго вверх, в революционное чучело Метелина. Нож сверкнул в воздухе, даже, кажется, свистнул и аккуратненько шлёпнулся обратно, рукояткой прямо в подставленную ладонь. С расстрельной рубахи Метелина осыпались три, а то и четыре пуговицы, обнажив макет революционной груди.

— А поподробнее?

— Попельдопель, — Гуанако говорил тихо, косясь на вновь запертую завкафскую дверь, — ты же знаешь вроде, что я диплом не на науке и технике защищал. Диплом у меня — специалиста по истории религии. И все последние десять лет своей загробной жизни я с интересом выясняю, что мне его даже не зря выдали. Наверное, и правда специалист.

Попельдопель тоже покосился на завкафскую дверь, за которой скрылся Максим (опять занят Онегиным, а не делом?), вспомнил, что невозмутимо отправившийся расселять скопцов Ларий оставил на подпись тысячи бумаг для создания иллюзии совместного проекта медфака с истфаком (когда только успел составить?), и вздохнул.

— Ладно. Но имей в виду: когда всё это закончится, я вытрясу из тебя производственные религиозные тайны.

Тайна чумы в Бедрограде на тайны истории древнего мира, отличный обмен для ничего не подозревающих студентов!

Пока Попельдопель штамповал подписи над секретарским столом, Гуанако с каким-то совсем уж странным лицом пялился на ровный ряд томов собственного ПСС, занимавших самое видное место в самом видном кафедральном шкафу. Семьдесят шестой год, издано посмертно, составитель Онегин Г. Е.

— Знаешь, я же их придумал, — неожиданно усмехнулся Гуанако. — Подземных скопцов-то. Курсовик писал, на третьем, что ли, курсе. Окончательный разгром Империи, двенадцатый век, вся эта жуткая суматоха по обе стороны Урала. У Империи же были элитные войска скопцов — таких совершеннейших отморозков для точечных ударов, там сложная история, откуда всё это пошло.

Попельдопель даже что-то знал про имперских боевых скопцов, с час назад ведь как раз вспоминал давнее гуанаковское наставление не путать скопцов, скопников и оскопистов — но перебивать не стал, решил послушать.

— Эти элитные войска, когда Империя уже того, ещё малость порезали тех, кто под руку попался, а потом пропали. Растворились. Основная версия из учебников — массовое ритуальное самоубийство, командования-то больше не было, делать нечего. А я выебнулся, выдвинул и обосновал гипотезу, что они, спасаясь от суровых росских витязей, бежали в степь, наткнулись на место падения Башни, имперской святыни незапамятных времён. Ну и обосновались там, под землёй. Башня — она же хуй, ёбаный стержень имперского сознания. Самое то для скопцов, чтобы осесть, раз Империя закончилась. Я на третьем курсе доказывал, что они там окончательно ёбнулись, сформировали собственный культ на основе того, что раньше было, попохищали неудачливых степняков для поддержания демографических показателей и загнулись лет за сто, — Гуанако помолчал. — А они не загнулись. Нихуя ж себе, вообще-то говоря.