Чума в Бедрограде

Попельдопель сам сегодня с утра говорил, что нет никакого толку жаловаться наверх, но это он так, в запале, а если на самом деле наверху всем всё равно — чума в Бедрограде, не чума, сделают лекарство, не сделают — страшно же получается!

Ларий изучил насильственно распахнутую рубаху чучела Метелина и полез было разыскивать под столом пуговицы, но наткнулся на взгляд Попельдопеля, в котором сейчас плескалось столько недоумения и возмущения, что пуговицам пришлось подождать.

— Воротий Саныч как-то… вы, кстати, загляните к нему по возможности, ему ведь скучно без Университета, — Попельдопель мысленно согласился с Ларием.

Воротий Саныч — человечище, обязательно надо зайти! Не забыть бы.

Ларий тем временем продолжал:

— Так вот он, ещё когда сам был завкафом, объяснял нам, что фаланги наблюдают за грызнёй гэбен и вроде как почти её поощряют. Но не вмешиваются, сколько могут не вмешиваться — не вмешиваются. Воротий Саныч говорил, что со стороны это, конечно, странно, но на деле вроде как даже хорошо: гэбня должна быть самостоятельной единицей. Брать всю ответственность на себя и не бегать к старшим уровню доступа с каждой проблемой. В принципе не думать, что от старших можно что-то получить в плане помощи. И это может нравиться или не нравиться, Воротию Санычу, например, не нравится, но гэбни были задуманы именно так.

Попельдопель посмотрел на Лария совсем уж ошалело, и тот, наконец, сообразил:

— А, вы не в курсе. Воротий Саныч много-много лет был в Университете полуслужащим, задолго до появления Университетской гэбни. То есть формально полуслужащим с формальным девятым уровнем, поскольку работал прямо на Бюро Патентов. Кое-какие процессы он понимает, наверное, лучше нас.

Что за день такой? Куда ни плюнь — срываются покровы. Воротий Саныч, пока завкафствовал, пахал как лошадь. Потом, конечно, Гуанако появился, и они вдвоём всю учебную и научную часть на себе тащили, но чтоб у Воротия Саныча даже тогда было время (и силы!) ещё и Бюро Патентов служить? Ничего себе.

— Ларий, подожди, — Попельдопель выслушал доклад про то, как были задуманы гэбни, и учуял там какой-то подвох, — ведь весь этот план Бедроградской гэбни как раз и есть форменное «побежать к старшим». Кто же их послушает, если оно всё так?

— Нет, «побежать к старшим» как раз будет, если мы вдруг напишем ещё один запрос: что у нас в канализациях эпидемия авторства Бедроградской гэбни и мы не справляемся. Из-за нехватки лекарства, людей, денег, чего-то ещё. Отчасти на это их план и рассчитан: что мы поздно заметим и ничего уже не сможем сделать, кроме как броситься наверх. Неважно даже, к фалангам или к медикам: если официально попросим о помощи Медицинскую гэбню, всё равно получится, что всё за нас сделают они, а мы ничего не сделаем, будем стоять и смотреть, потому что возможностей у нас никаких, — Ларий озабоченно хмурился. — А сами они, Бедроградская гэбня-то, рассчитали верно: они у нас в канализациях найдут вирус, вылечат тех, кто заразился по нашей вине, решат все проблемы и только потом пойдут к фалангам и медикам докладывать. И то, официально — только потому что о чрезвычайных ситуациях положено докладывать, а неофициально — потому что для карательных мер, передела власти и расформирования Университетской гэбни нужны фаланги.

Стоп-стоп-стоп, хватит, столько политики разом не вмещается в голову Попельдопеля, она не для того над благородно зеленеющим костюмом болтается! Она для вакцин и сывороток, ну и ещё для того, чтобы придумать, как завтра так отправить студентов по районным поликлиникам отлавливать пациентов с тяжёлым ОРЗ, чтобы никто не догадался, чем мы тут занимаемся и чем в этом сезоне примечательно тяжёлое ОРЗ.

Хотя кое-что он во всей этой политике уловил. Или, наоборот, не уловил:

— Но тогда получается, что на наш нынешний запрос не отреагировали как раз потому, что он тоже… ну, немного несамостоятельный? Они напакостили, мы поймали за руку, спасите-помогите… Ой, извини, это не моё дело, вы начальство, вам и решать, просто…

Ларий нахмурился ещё больше, взял в руки чайник с козлами, поставил обратно, снова взял. Козлы продолжали жевать.

— Да вы всё правильно говорите, Юр Карлович, — говорил Ларий не с Попельдопелем, а с этими самыми козлами. — Спасите-помогите, поймали за руку. К тому же поймали недостаточно эффектно, важную запись на диктофон не сделали — нечем впечатлять фаланг. Ройш говорит, без той записи им недостаточно весело показалось. А вообще-то не в записи дело, просто нет же для фаланг никакой чрезвычайной ситуации и эпидемии, чего им дёргаться и лезть в нашу песочницу?

Попельдопель вспомнил, что в их песочнице только что нарисовалась Имперская Башня, и с некоторым ужасом от собственной аморальности по отношению к жителям зачумлённого Бедрограда осознал: неплохой ведь расклад. Фаланги, диктофоны — это всё как-то нечестно, это не про то, кто быстрей и сообразительней, не про то, у кого фантазия богаче и смелости хватит, а про скучную бюрократию. Может, оно и к лучшему, что не реагируют?

Ларий помолчал-помолчал и добавил:

— Знаете же, гэбня всегда говорит «мы» и всегда на публику отстаивает одну позицию, общую. Но это ведь не значит, что у голов гэбни нет частных мнений? Их не принято высказывать, в ряде ситуаций это вообще должностное преступление, но полуслужащий — удобная должность, мало аспектов взаимодействия с полуслужащими регламентировано достаточно чётко. И раз уж, Юр Карлович, вы наш полуслужащий и вся эта беседа ведётся вне всяких протоколов, вот вам моё, а не наше общее мнение: к лешему фаланг, сами разберёмся. Не ответили на запрос — всё, проехали, сейчас есть и другие дела, кроме обивания порогов.

Именно на этой полной решимости ноте завкафская дверь слабо заскрипела (прямо как Онегин, когда страдает) и явила миру грозный лик Максима. Его очи метнули в Лария молнии принудительного оптимизма.

— С фалангами ещё ничего не закончено. Не возьмут так не возьмут, но пытаться будем до последнего.

Ларий с готовностью кивнул — мол, конечно-конечно, с этим никто и не спорит. Максим ещё немного поклубился у двери, убедился в отсутствии саботажа и выдохнул.

Попельдопелю вообще-то нравилась его обычная спокойная уверенность — не всепоглощающая, а как раз нормальная такая, человеческая. Человек, который не кидается в каждую подвернувшуюся авантюру, но зато, взявшись за дело, делает его последовательно и до конца.

Вообще-то нравилась, и сейчас было понятно, что на Максиме лежит прорва дел (Онегин, например, ага), но внутри всё равно зудело. Даже если отдать оформление всех бумаг Ларию с Ройшем, нужны шприцы, халаты, инструктаж старшекурсников-медиков, койки, перестановка в лазарете, пижамы, выгнать всех от аппаратуры для синтеза, кровавая твирь, наконец…

И всё — срочно, и всё — в кошмарном количестве.

Хорошо хоть успел решиться вопрос, откуда: Попельдопель наконец сообразил, что у Университета есть покойник Гуанако, а у покойника Гуанако есть Порт. А у Порта, как известно, есть всё.

Полчаса назад, во время обсуждения плана с гэбней, покойник Гуанако говорил об этом с совсем не такой уверенностью, какая обычно бывает у Максима, но тоже убедительно. Даже поубедительней, наверно. У него не спокойная, а, наоборот, вдохновляющая какая-то уверенность: у Порта есть всё, прорвёмся.

Но даже если всё необходимое есть и будет, надо побыстрей нестись на медфак, надо…

— Юр Карлович, ещё одно дело.

— Ммм?

Так, выключить бессмысленную беготню, Попельдопель не один в этом всём замешан, и ему вовсе не обязательно быть во всех местах одновременно.

— Не могли бы вы осмотреть Габриэля Евгеньевича? Ему, кажется, нехорошо.

Ну здрасьте-приехали.

Максим очень хороший человек, но у него проблемы с приоритетами.

— Тут такое дело… позавчера он… получил удар по голове. Возможно, несколько. А поскольку, как вы знаете, у Габриэля Евгеньевича и так слабое здоровье…

…он сейчас, конечно, возлежит на своей кушетке, закатив глаза, и видеть никого не желает. Попельдопель ещё немного помычал.

С другой стороны, снять с шеи Максима вечного страдальца в нынешних обстоятельствах было бы крайне уместно.