Чума в Бедрограде

По поводу чего Гуанако прозудел Диме всю шапку. Психическое, мол, перенапряжение. Мозги, мол, не отдыхают.

Было бы чему отдыхать.

Зато с благовидными предлогами у Гуанако всё складывалось куда лучше, поэтому как только со стороны Лария повеяло возможностью свалить на пару часов из Университета, он немедленно ею воспользовался. Соль заключалась в следующем: Максим средь бела дня покинул рабочее место, был найден телефонными путями в квартире Габриэля Евгеньевича, где до того двое суток не появлялся, куртуазную беседу отверг, бросив трубку и послав всех к лешему — и, ага, на этом этапе Дима резонно заподозрил, что является далеко не лучшей кандидатурой для дипломатической миссии. Если, конечно, их задача состоит в том, чтобы успокоить и (по возможности целым) вернуть Максима, а не превратить его окончательно в мрачного трагического героя, доведя до смертоубийства.

(Что сейчас было уже неважно, поскольку никакого Максима в квартире Габриэля Евгеньевича не обнаружилось.)

И что не отменяет нахальства Гуанако, который, глазом не моргнув, заявил, что насыщенная биография и былой статус политического заключённого не позволяют ему обратиться в гэбню Международных Отношений, так что помощника для дипломатической миссии приходится собирать из подручных материалов. И утащить за шкирку от титровального аппарата, в котором как раз намечалось что-то интересненькое.

Гуанако оказался прав, как обычно: обнаружить за пределами медфака внешний мир было сомнительной приятности (погодка-то нынче, леший ей в котомку, а), но всё-таки неожиданностью. И сменой обстановки.

После семи лет в степи любая смена чего угодно на что угодно кажется спасением утопающего.

(Если бы у Димы было чуть более приличное воспитание — то есть, ну, хоть какое-нибудь — его бы ещё в младшеотрядском возрасте успели предостеречь относительно смешанных метафор, а теперь смотрите, что получилось.)

Ещё после семи лет в степи можно отлично делать морду кирпичом и клеить из себя врача — просто потому, что умеешь отличать одну травку от другой. Это, вообще говоря, какой-то массовый внутриполитический провал Всероссийского Соседства: если бы оное Соседство чуть внимательнее относилось к собственным малым народам, человек, поживший со степняками и познавший их страшные и загадочные пути, не вызывал бы такой бури оваций. Даже Медицинская гэбня впечатлилась, хотя, казалось бы, — ну они-то чего могут про твирь с савьюром не знать.

Все думают, что Дима переквалифицировался в медика, а выходит, что в дипломата.

Когда приключится следующий кромешный пиздец, надо придумать себе ещё какую-нибудь фамилию и податься в пресловутую гэбню Международных Отношений. А что, в прошлый-то раз прокатило.

(Не в том смысле, что Дима уже пытался податься в гэбню Международных Отношений, а в том, что проворачивал план «прийти к гэбне с высоким уровнем доступа и нулевым уровнем заинтересованности в его, Димы, благосостоянии и предложить себя покрывать — просто так, за красивые глазки и идеальную щетину; кстати, уважаемый Виктор Дарьевич, я вижу, что вы и сами цените суровую мужскую красоту, хотите средство, которое позволяет щетине не расти дальше, мне всего-то и нужно — трудоустройство у вас и поменьше внимания, ну, от всех, от кого может быть внимание». Прокатило!)

Когда приключится следующий кромешный пиздец, надо (дать бы себе слово прямо сейчас) оказаться где-нибудь подальше от него, в тихих, спокойных местах — в Индокитае, например, медитировать на макушке шерстистого бегемота и не звать лешего на свою голову.

На чужие тоже не звать.

Дима молодец, самородок, почти гений, и кто ему только этого не сказал. Влёт придумать, как можно сделать много-много лекарства от чумы, как можно тайно сделать много-много лекарства от чумы (хотя операция «Хуй вам Вилонский, а не эпидемия смертельной болезни в Бедрограде» по праву принадлежит Гуанако), как можно тайно сделать много-много лекарства от чумы за несколько дней — не каждый сумеет. Молодец, самородок, давайте просто дружно не думать, кто эту самую чуму в Бедроград привёз.

Бедроградская гэбня, во всём виновата Бедроградская гэбня.

Дима молодец, почти гений и все дела, конечно, но вот сейчас он довольно громко врезался в косяк, и это наводит на подозрения о том, что думать двадцать мыслей одновременно — не лучшая тактика в нелёгких полевых условиях.

— Поправь мои глаза, если они бесстыже лгут, но богатый и плодотворный опыт поисково-спасательных операций указывает мне на то, что эта квартира примечательна отсутствием Максима. И Габриэля Евгеньевича, кстати, тоже.

Гуанако обернулся.

— Если тебя интересует моё мнение как частного лица — я всё ещё твёрдо стою на том, что эта квартира примечательна в первую очередь наличием чудовищных размеров кровати под красным балдахином, — пробормотал он с неприкрытой мечтательностью.

Гуанако, который — и в этом заключается настоящая драматическая ирония — толком почти и не бывал дома у Габриэля Евгеньевича.

Ну, кроме того одного раза, который лично у Димы входит в обширный список событий, о которых он особо не вспоминает, потому что чего уж теперь. Тот самый список, благодаря которому его биографию можно пересказать примерно как «родился в 1854 году, потом, эмммм, была, в общем, одна пьянка на первом курсе, а больше-то и рассказать толком нечего, спасибо».

— Кровати под красным балдахином, стоящей прямо напротив входной двери — так, что любой, кто заходит в квартиру, первым делом думает о самой непристойной вещи, на которую способен, — буркнул Дима. — Большое спасибо за столь детальное описание того, что я и так вижу.

— Доктор, не будьте злыднем.

— Гуанако, если Максима тут нет, моя дипломатическая карьера окончена — плакал теоретически возможный восьмой уровень доступа. А ты даже не потрудился поиметь какой-нибудь внятный род занятий, чтобы я тоже мог тебя иронически эдак обозвать.

— Но-но. Я курьер. Мальчик на побегушках сорока с лишним лет. Точка.

— Мальчик на побегушках сорока с лишним лет, вы не заметили, что, помимо отсутствия Максима и большой-большой кровати, эта квартира примечательна также картинами массовых разрушений?

И она, леший дери, была ими примечательна. В отличие от Гуанако, Дима ещё не успел обежать все возможные комнаты — двадцать мыслей в голове не лучшим образом сказываются на моторных навыках, — но одного коридора и панорамы той самой кровати с прилагающейся к ней спальней хватало. В коридоре, положим, всё было ещё достаточно прилично — разве что несколько лысовато, вроде как чего-то не хватает.

Кто знает все шмотки Габриэля Евгеньевича наперечёт? Дима знает все шмотки Габриэля Евгеньевича наперечёт!

Почему Дима знает все шмотки Габриэля Евгеньевича наперечёт?

Список-событий-о-которых-мы-особо-не-вспоминаем, пункт главный: в один светлый осенний день кучу лет назад Гуанако уехал в экспедицию и не вернулся. Не вспоминаем, потому что слишком стыдно за своё тогдашнее поведение.

Отдельным подпунктом — зато уже вместе со всем истфаком — не вспоминаем, что в итоге это мистическим образом обернулось проживанием в квартире Габриэля Евгеньевича и детальным изучением не только гардеробных подробностей его жизни. Не вспоминаем, потому что сношаться втроём (Дима, Габриэль Евгеньевич и призрак некоего условно покойного профессора БГУ) — забава для слишком рафинированных эстетов, грубому неотёсанному народу с истфака не понять.