Чума в Бедрограде

— Габриэлю Евгеньевичу пошли бы усики.

— Во-первых, нет, а во-вторых, зачем ты бередишь мою старую боевую рану.

— Если все уже умерли, получается, наша поездка совершенно бессмысленна.

— Ну почему же. Мы обнаружили ещё некоторое количество информации, которой не понимаем и в которой не можем быть уверенными.

— Идём на мировой рекорд!

На часах была почти половина восьмого вечера, на хащинском перроне — закономерно промозгло. Про-МОЗГ-ло. Мозги заполоняло тяжёлым туманом.

И тут ударились Охрович и Краснокаменный оземь и обернулись Габриэлем Евгеньевичем. Единым в двух лицах.

ДОЖДЕВЫЕ МЕТАФОРЫ

От массового падежа университетских лиц случается опухоль мозга головы и плоскостопие.

Ройш со своим «давайте созовём встречу гэбен, давайте-давайте, я Ройш, слушайте меня» заслужил исполнения своей мечты. Только так он смог бы осознать её мелкость.

Порочность.

Бессмысленность.

Пошлость.

И разочароваться.

Охрович и Краснокаменный честно были готовы исполнить мечту Ройша, но Максим пропал. В неизвестном направлении. Ушёл с кафедры, хлопнув дверью, и — всё.

Привет.

Каюк.

Специальное боевое разведывательное подразделение, направленное по его пылающим следам, обнаружило примерно ничего. Ни Максима, ни Габриэля Евгеньевича. Только раздрай в квартире.

И кое-что ещё.

Потому что нечего посылать на поиски неудачников. Тем более покойных.

ПОКОЙ-ных, ных-ных-ных, ничего не вынюхали. (Лучше, смешнее: не выныхали, ничего не знают, не умеют.)

Если бы на поиски Максима поехали Охрович и Краснокаменный, они бы непременно его нашли. Раз Габриэль Евгеньевич тоже тово — значит, Максим убежал за ним, как тот осёл из басни про морковку. Ну, где морковку привязали к нему самому, а он за ней бегал.

Максим — осёл.

Но без осла квартет из британского детского стишка (тот, в котором осёл, козёл, а дальше Охрович и Краснокаменный ни разу не прочитали, это вообще политическое какое-то произведение, ПРО ЧЕТВЕРЫХ ВМЕСТЕ ПОНИМАЕТЕ ДА) неполон.

Ройш со своим «Бровь забрал Силовой Комитет, а я мечтаю облагодетельствовать её своей девственностью, найдите её, я Ройш, слушайте меня» заслужил исполнения мечты.

Только никакого Силового Комитета в Хащине прошлой ночью не было.

Никто не работает идеально чистенько. НИ-КТО. Всегда остаются следы, грязь, бегающие глазки, надувшиеся губки, кто-то, кто видел, кто-то, кто знает. Охрович и Краснокаменный умели брать след, отлеплять от земли, нести до места назначения и там разбираться.

Но как взять то, чего нет.

Врач, с которым разговаривал Ройш, действительно работал в хащинской районной больнице — но сегодня с утра на работу не вышел. У него после дежурства выходной, уехал отдыхать. В его квартире обнаружилась недостача трусов. В его подъезде видели чемоданы. В его телефонной книге нашлась дочь, тридцать лет, водитель такси, повязка на рукаве, воинственность на лице. Дочь, разумеется, особо не общалась с отцом, точно не общалась, месяца два уже не общалась, и накануне они не созванивались, точно не созванивались, но да, ей известно, что в обозримом будущем его ждать не следует.

Ах водители такси, всё на свете готовы сдать.

Кто ж устоит перед Охровичем и Краснокаменным.

Они, конечно, и не надеялись найти врача. Был Силовой Комитет в Хащине, не был, всё одно — валить ему, и подальше. Если он умный.

Он умный.

Но никто из ночной смены не видел ни девочки, ни четвёртого уровня доступа. В жизни, может, и видел (задёргались-таки при виде плащей Охровича и Краснокаменного, таких же, как у Силового Комитета, только беееееее-лых — ТРИ НОЧИ когда-то строчили, ТРИ УПАКОВКИ игл затупили). В жизни видели, а вот прошлой ночью — нет. Точно нет. Точно-точно нет, можете отпустить моё запястье.

НО ЗАЧЕМ ОТПУСКАТЬ ТВОЁ ЗАПЯСТЬЕ?

Конечно, им всем приказали молчать. Но кто ж устоит перед Охровичем и Краснокаменным. Зачем перед ними устаивать. Они хорошие. Они зашли куртуазно спросить. Они знают, когда им врут.

Им не врали.

Они нашли утреннего уборщика и спросили у него, было ли в больнице натоптано. У Силового Комитета есть эти волшебные штуки под названием ноги.

Ноги — топчут (топают? топочут? в общем — оставляют следы).

Нет следов — нет ног.

Или Силовой Комитет сработал идеально, не забыв выдать инструкции всем в больнице.

Или, что более вероятно, Силового Комитета в Хащине не было.

А в середине дня, когда Охрович и Краснокаменный позвонили Ларию, дабы покаяться, что со встречей гэбен всё же не стоило так спешить, поскольку выводы Ройша построились на пустом месте, Ларий сказал, что со встречей гэбен хотелось бы не спешить, ибо Максим залихватски хряснул (хрястнул? Неграмотно, зато выразительно!) дверью, сгинул с кафедры и не берёт трубку (ни одну из возможных).

Только экстренный запрос на встречу гэбен (ВсТрЕчУ гЭбЕн По ПрИчИнЕ чРеЗвЫчАйНыХ оБсТоЯтЕлЬсТв!!) отозвать нельзя.

Он на то и экстренный, что, как только мы — послали, а они — подтвердили (они подтвердили или чё?!), остаются сутки на всё про всё. Суууутки! И это максимум, дозволенный по протоколу. Не встретились в течение суток — ваяй объяснительные фалангам, они за такими мероприятиями бдят.

Подёргать поводок и уйти в отказ — лажа УЛЬТРА-ГАБАРИТОВ.

Но встреча обязана быть 4х4.

Возможно, Максима удастся найти, говорил Ларий, сам не веря своим словам.

Охрович и Краснокаменный знали много слов, которыми можно назвать подобную ситуацию. «Тупик». «Жопа». «Анальная пробка» (как синтез двух предыдущих).

Это всё Габриэль Евгеньевич виноват — довёл-таки возлюбленного до ножки своими выкрутасами. Ах, мало ли, ударили его по лицу. Ах, мало ли, пять раз (спасибо Брови за разглашение этой информации, и земля ей пухом). Ах, его недостаточно любят. Ах, он такой тонкий, щас переломится.

Нет, нет, это всё Гуанако виноват — его же присутствие на истфаке сотворило анальную пробку Максиму. Кто-то покусился на законную власть. Расстрелять. Порвать в клочья и вывесить на воротах. Забить в глотку все благие намерения.

Нет, нет, это всё Ройш виноват — только Максиму дозволено иметь личные связи и личные слабости, не остальным. Остальные должны быть машинками для принятия математически безупречных решений. Решения можно подписать или отвергнуть.

Нет, нет, это всё Дима виноват — ему всё нипочём (не, почём?). Он в университетских делах так, сбоку припёка, припёку терпят из милости. Припёка должна захлопнуться и не отсвечивать, а он любит отсвечивать.

Нет, нет, это всё Университетская гэбня виновата — не отследили, не выслушали, не подставили доверительные плечи. Нет, нет, это вообще Бедроградская гэбня виновата — они первые начали, давно ещё развязали войну с Университетом, они наезжают, они бяки.