Чужак с острова Барра

Когда она вошла в вигвам, отец завтракал - его маленькие темные глазки сразу впились в ее книжки.

— Откуда ты их взяла? — спросил он быстро на гортанном кри.

— Мне дала их миссис Рамзей.

— Отнеси обратно.

Слезы застлали глаза Кэнайны.

— Почему? — спросила она.

— Ты должна отнести их, - повторил отец, - потому что от них нет никакой пользы детям мускек-оваков. Ты должна научиться управлять каноэ, дубить шкурки, ловить кроликов силками — мы живем этим, это кормит нас. В больнице тебя этому не учил, тебя учили читать книжки, тебя учили, как стать белой, но ты не белая, ты мускек-овак. Скоро нам отправляться на зимнюю стоянку, мы там охотимся. Придется не раз тащить волоком лодку — большая тяжесть. Ты сейчас слишком слаба. Начинай таскать воду, колоть дрова, чтобы поскорее окрепнуть. Времени осталось мало.

Широкие ноздри отца раздувались от гнева, и черные брови были насуплены так, что из-под них едва виднелись глаза.

За эти несколько секунд он сказал Кэнайне больше, чем за все четыре месяца, что она провела в Кэйп-Кри. И внезапно закончил словами, которые объяснили все.

— Горько охотнику мускек-оваку терять всех своих сыновей, горько, что у него осталась одна только дочь, — сказал он. — Но еще горше, когда у него заберут эту дочь и она возвернется не мускек-овак, а белая, только со смуглой кожей.

Кэнайна молча сидела на кровати. Вскоре отец вышел из вигвама, пришла мать и села рядом с ней. Она обняла Кэнайну, и они долго сидели, не говоря ни слова.

Но книжек она не вернула. После полудня, когда они вдвоем с матерью сидели в вигваме, кто-то откинул парусиновый полог, и вошел отец, а за ним миссис Рамзей и рослый, остроносый индеец. Кэнайна узнала его: это был Джок, приказчик в лавке Берта Рамзея, один из немногих индейцев Кэйп-Кри, которые могли говорить по-английски. Он почти все время служил переводчиком в лавке Компании Гудзонова залива. Кэнайна испугалась, увидев их.

— Миссис Рамзей хочет поговорить с нами, — сказал Джо Биверскин своей жене.

Все уселись, Джоан Рамзей и Джок — на стулья, а Биверскины — все трое — на кровать.

Миссис Рамзей повернулась к Кэнайне и с ласковой улыбкой сказала:

— Поди пока поиграй, детка!

Кэнайна вышла. Они будут говорить о ней! Девочка прокралась к задней стенке вигвама и тихонько опустилась на землю. Она ясно слышала миссис Рамзей. Время от времени та останавливалась, чтобы Джок мог перевести то, что она сказала.

— Кэнайна больше не больна, - сказала она, - но она пока слабее других детей. Я пришла сказать вам, что, по-моему, этой зимой ее не следует брать с собой в лес. Она не может, как вы, питаться всю зиму одними лепешками и мясом бобров. Ей нужна другая, хорошая пища: молоко, рыбий жир, фрукты, овощи. Если вы согласитесь, она могла бы провести зиму в интернате для индейцев в фактории Мус. Она так хорошо училась в школе при больнице, я считаю, что вы должны ее отпустить.

— Нумвах! — на диалекте кри это означало "нет". Это был голос матери, и Кэнайна, примостившаяся у вигвама, ясно и четко его расслышала.

Воцарилось молчание, потом Джоан Рамзей заговорила снова:

— Она похудела. Потеряла восемь фунтов. Это дурной знак. Неужели вы хотите, чтобы вернулся кашель и врачи снова забрали ее в больницу?

Потом заговорил отец на языке кри:

— Да, пускай она идет в школу. В лесу она будет только обузой. Она не годится для жизни мускек-оваков.

— Нумвах! — снова сказала мать.

— Миссис Биверскин... Пять раз вы в муках рожали детей, и пять раз приходила беда: кашель или голод, и дети умирали. Потом на свет явился шестой, и опять пришел кашель, но на этот раз вовремя прибыл врач, Кэнайна уехала к белым в больницу и осталась жива. Неужели она должна погибнуть теперь? Неужели вы хотите вернуться весной из лесов вдвоем, только вы и ваш муж, как случилось с вами пять раз? Ведь у вас уже не будет детей. Ваше время прошло. Я знаю это, потому что больше не вижу, чтобы перед вигвамом Биверскинов каждый месяц сушились мягкие клубки мха. Кэнайна — ваш последний ребенок. Вы должны отпустить ее в школу.

Кэнайна услышала тихий плач матери, и Дэзи Биверскин больше ни разу не сказала "нумвах". Долго никто не говорил ничего, потом Кэнайна услышала слово, которое изменило всю ее жизнь: "Ага".

Джок перевел это слово Джоан Рамзей: миссис Биверскин согласна, она говорит "да".

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Четыре года провела Кэнайна в школе-интернате для индейских детей в фактории Мус, рядом с индейским поселком в южной части залива Джемса, в нескольких милях от Мусони - конечной станции железной дороги Школа принимала детей из поселков племени кри, разбросанных по всему побережью залива Джемса, протянувшемуся на четыреста миль, но число учащихся было невелико, так как индейцы предпочитали держать детей при себе. За эти четыре года Кэнайна ежегодно проводила с родителями в поселке Кэйп-Кри всего несколько летних недель. Ни разу она не задержалась там, чтобы привыкнуть к отцу и матери или к жизни индейского населения вообще. У нее не было никакой другой связи с родителями, так как они не умели писать писем, Джоан Рамзей стала для Кэнайны как бы приемной матерью. Белая женщина живо интересовалась школьными успехами Кэнайны и регулярно писала ей. На исходе четвертого года Кэнайна отлично сдала вступительные экзамены в школу второй ступени. Но отличные оценки достались ей легко, без особых усилий.

Наступил день, когда Кэнайне исполнилось четырнадцать, и она снова летела в Кэйп-Кри. В ее стройном теле еще сохранялась угловатость подростка, но лицо приобрело уже прелесть и ту нежную гармоничность черт, которые остаются почти неизменными и в зрелые годы. Она смотрела из окна на клочья гонимых ветром облаков, которые, как заряд дроби, проносились мимо крыльев маленького самолета лесного ведомства; словно отражая ее настроение, клубы облаков были серые и мрачные, потому что возвращение домой не сулило Кэнайне счастья.

Все, что могла дать ей школа, она уже усвоила я пошла в этом дальше большинства детей мускек-оваков; из них лишь немногие посещали школу, а из тех, кто посещал, очень и очень немногие доходили до старших классов. Кэнайна окончила школу, потому что Джоан Рамзей всегда энергично вмешивалась, когда родители заговаривали о том, чтобы забрать ее домой. Но теперь этому пришел конец. Ближайшие школы со старшими классами находились в городах, расположенных далеко на юге, и никто из индейских детей никогда не посещал такой школы, потому что оплата дороги и содержания в пансионе намного превышала то, что зверолов-индеец мог заработать за целый год. Школа лишь разожгла у Кэнайны жажду познания, и она уповала на чудо, которое дало бы ей возможность еще несколько лет походить в школу, как белые дети. Но в свои четырнадцать лет она достаточно часто сталкивалась с суровой и тяжкой действительностью и отнюдь не была склонна к самообману, твердо зная, что у нее нет ни единого шанса попасть в старшие классы.

В своем последнем письме миссис Рамзей сообщала, что кое-где на побережье, в речных устьях, огромными косяками идут осетры и скупщики, прибывшие на самолетах, дают за них хорошую цену. В письме говорилось, что многие индейские семьи отправились на ловлю рыбы к устьям рек и что родители Кэнайны тоже переселились туда. Когда машина пошла на посадку над Киставани, Кэнайна подумала, не вернулись ли уже ее родители. Самолет приближался к берегу, Кэнайна глядела в окно, но не обнаружила их в толпе, зато у самой воды ее ждала миссис Рамзей. Поплавки самолета заскрежетали по песку, и Кэнайна спрыгнула на землю. Миссис Рамзей подбежала к ней и поцеловала в щеку.