Чужая маска

– Вы плохо себя чувствуете? Может быть, пригласить врача?

– Не старайтесь… вы все равно… не успеете. Я ухожу к Леониду… Теперь мы навсегда будем вместе.

Ее смуглое лицо стало землисто-серым, потом внезапно сделалось багрово-коричневым. Настя схватилась за телефон.

– Вася! – отчаянно крикнула она, услышав голос дежурного по городу. – Врача! Скорее!

Но тех нескольких минут, которые понадобились дежурному судмедэксперту, чтобы добежать до Настиного кабинета, оказалось слишком много, чтобы выпившая яд Людмила Исиченко смогла их прожить. Когда медик в сопровождении Кудина ворвался в кабинет, она лежала на полу и была мертва. Окончательно и бесповоротно.

Глава 8

Несмотря на позднее время, в метро народу было еще много. На «Бауманской» из вагона вышла целая толпа пассажиров, и Насте удалось сесть в уголке. Она все еще плохо понимала, что происходит вокруг нее. После внезапной смерти Людмилы Исиченко ей никак не удавалось полностью взять себя в руки. Начальник отдела, Виктор Алексеевич Гордеев, разговаривал с Настей сквозь зубы, и было видно, что он очень сердит и расстроен, но при этом старался не усугублять переживаний самой Насти.

– Иди домой, деточка, – сказал он ей, хотя в голосе его не было привычной мягкости и сочувствия. – Завтра с утра начнешь объясняться. Поспи, постарайся успокоиться. И продумай все с самого начала, потому что объясняться тебе придется не только со мной.

Настя благодарно кивнула и поплелась домой. Перед глазами все время вставало багрово-коричневое лицо Исиченко, и мысль о том, что придется провести ночь в пустой квартире, казалась Насте чудовищной. Это был один из тех крайне редких случаев, когда ей хотелось, чтобы дома ее хоть кто-нибудь ждал. Пусть не муж, не друг, но хотя бы собака или кошка. Или даже канарейка, или рыбки в аквариуме. Живая душа, дышащее и чувствующее существо. Она боялась остаться ночью наедине с постоянно возникающим перед глазами лицом умирающей женщины и острым чувством собственной вины за то, что не успела ее остановить, спасти.

С каждой остановкой, приближающей ее к дому, этот страх делался все сильнее, и Настя не выдержала. Она вышла из поезда, не доехав две остановки до своей «Щелковской», и поднялась наверх, к телефонам-автоматам.

Иван Алексеевич Заточный был дома.

– Пап! – услышала Настя в трубке голос его сына Максима. – Это тетя Настя.

Через несколько секунд генерал подошел к телефону.

– Анастасия? Что-нибудь случилось?

– Да.

– Я могу вам помочь?

– Я надеюсь, что можете. Это ужасно нахально с моей стороны, но не могли бы вы погулять со мной немного?

– Что, прямо сейчас?

– Да, я недалеко от вас, в метро.

– Может быть, лучше вы зайдете к нам? Я только что приехал с работы, мы бы вместе поужинали.

– Иван Алексеевич… Мне неловко. Лучше я поеду домой.

– Глупости, Анастасия. Поверьте, я бы с удовольствием прогулялся с вами по парку, несмотря на то, что уже почти одиннадцать часов. Но, – тут он понизил голос до шепота, – Максим очень ждал меня и приготовил ужин, он так старался, хотел меня порадовать своей взрослостью и самостоятельностью. И как это будет выглядеть, если я оставлю все нетронутым и уйду с вами гулять? Парень обидится. А вот если вы присоединитесь к нам и станете свидетелем его триумфа, ему будет приятно. Так что выходите из метро и идите все время налево, только не быстро. Максим пойдет вам навстречу и приведет вас. Вы с первого раза сами не найдете, у нас тут очень своеобразно дома пронумерованы, да и темно.

Она успела пройти совсем немного, когда увидела бегущего навстречу юношу.

– Давайте сумку, – совсем по-взрослому сказал Максим, и Настя еще раз удивилась тому, как сильно изменился парень за то время, что она его знала. Ведь совсем еще недавно, летом, он был подростком, выходил вместе с отцом на воскресные утренние прогулки и отлынивал от упражнений на турнике. А сейчас рядом с Настей шел крепкий широкоплечий юноша с уже не ломающимся голосом, не очень высокий (видно, в отца), но зато атлетически сложенный (а это уж, наверное, в мать, подумала Настя, генерал-то сухой, поджарый, легкий в движениях, а мальчик чуть тяжеловат). – Вы не беспокойтесь, тетя Настя, – говорил ей по дороге Максим, – мы с отцом вас проводим до дома. Если, конечно, вы не останетесь у нас.

– У вас? – Настя вышла из задумчивого оцепенения. – А что, есть и такие планы?

– Но, если будет поздно, вы можете остаться. У нас квартира большая, места всем хватит. Отец так и сказал: если тетя Настя не останется ночевать у нас, мы с тобой ее проводим до самого дома. Уже поздно, и одну ее отпускать нельзя.

Настя мысленно улыбнулась тому, как Максим спешил оторваться от детства. Ведь буквально несколько минут назад она слышала, как он называл Заточного папой, подзывая его к телефону, а теперь в разговоре с ней перешел к солидному, взрослому «отец».

– Что у вас случилось? – спросил Иван Алексеевич, встречая Настю в прихожей. – При сыне можно обсуждать?

– Вполне, ничего секретного и неприличного.

– Хорошо, тогда поговорим за ужином. Проходите.

Было видно, что Максим действительно старался, готовя ужин для отца-генерала, который вынужден работать даже по воскресеньям. Даже черный хлеб был нарезан аккуратными треугольничками и сложен на блюдечке затейливой горкой.

– Тетя Настя, а вы за кого голосовали?

– Что? – не поняла Настя, которая уже начала готовиться к тому, чтобы рассказать генералу о своей беде и сделать это максимально коротко, в то же время не упуская ничего важного.

– Я спрашиваю, за кого вы сегодня голосовали на выборах?

Ах ты, черт возьми, про выборы-то она и забыла! То есть не то чтобы совсем забыла, она помнила, что избирательные участки открыты до десяти вечера, и совершенно искренне собиралась зайти и опустить бюллетень по дороге с работы. Сделать это утром у нее не хватило мужества и силы воли: чтобы зайти на избирательный участок по пути на работу, пришлось бы вставать на целых полчаса раньше, потому что находился он не по дороге к метро, а совсем в другой стороне, и если ради помощи Стасову она готова была принести такую жертву, то выборы, на ее взгляд, этого не стоили. Она была уверена, что вполне успеет выполнить свой гражданский долг, возвращаясь домой с работы. Но после самоубийства, совершенного у нее в кабинете, борьба демократов с коммунистами совершенно вылетела у нее из головы. А теперь было уже поздно. Участки уже целый час как закрылись.

– Ни за кого, – призналась она. – Я не успела. Утром рано убежала на работу, а сейчас вот только возвращаюсь. Я была уверена, что успею вечером проголосовать, но у меня на работе случилась неприятность, и пришлось задержаться.

Насчет того, что она убежала на работу до открытия участков, Настя, конечно, солгала. Но не объяснять же, что она тяжело встает по утрам, особенно если за окном темно, и что в первые полчаса после раннего подъема она с трудом сдерживает слезы злости и обиды оттого, что нужно одеваться и куда-то идти, а она так плохо себя чувствует, у нее такая слабость, ноги свинцовые, руки ватные, не слушаются, голова кружится. Зато во второй половине дня, после трех часов, она чувствует себя полноценным человеком, хорошо соображает и может работать без устали до глубокой ночи.

– Как же вам не стыдно, – с упреком произнес Максим. – Вот из-за таких, как вы, мы можем все потерять. Вам ваша работа важнее, чем наше будущее. Вы свою жизнь уже устроили, и вам все равно, кто придет к власти. Если коммунисты, так вы не много потеряете, вы при них уже жили, так что сумеете приспособиться. А мы? Что будет с нами, если в Думе будут верховодить коммунисты? Никаких коммерческих вузов не будет, никакого обучения за границей, никаких поездок. Денег негде будет заработать. Вы-то при реформе уже пожили и сумели хоть что-то скопить, а мы? Мы-то еще не работали. Так что ж нам теперь, в нищете жить? Конечно, вы все такие деловые и занятые, а на избирательные участки идут пенсионеры и малоимущие, которые обожают коммунистов и ненавидят демократов, потому что уверены, что при коммунистах им бы жилось лучше.