Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Вы плачете?

— Сегодня люди иначе говорят, иначе одеваются, но и в реактивных самолетах еще долго будут плакать, как плакали в возках, катящихся по старым российским дорогам...

— Я хотел бы, чтобы вы никогда не плакали. Честное слово. Он сказал это так беспомощно, что Таня опять рассмеялась, открыв белозубый рот.

— Валерий Викторович, не выйдет, похоже, я от природы несчастливая.

— Это не редкость, — сказал он. — Редкость — счастье. Однако я рассмешил вас и увидел веселой. Уже удача. Простите за все, что наговорил вам. И что, повторяю, увы, серьезно. Что делать дальше?

— Пожелаем

друг другу доброй ночи на этом углу.

Назавтра он опять провожал ее и говорить старался о вещах посторонних. Таня призналась, что у них в отделе, где кульманы стоят в тесноте, а это способствует общению, частенько слышится имя Валерия Викторовича. Земляк. За делом она не очень перехватывает фразы, летающие над столами туда-сюда, как шарики пинг-понга, но уловила информацию о том, что Валерий Викторович бывал в зарубежных странах. Что его там поразило? Больше всего.

Валерий Викторович отвечал, что как-то не задумывался, он всегда возвращался усталым, хотелось поскорее домой, на свою землю.

— А впрочем... Поразило? Вот разве... При посадках в самолеты не толкаются. Это я заметил, потому что очень удобно для усталого человека, когда с боков не давят и не колотят. Даже малограмотные пассажиры развивающихся стран выстраиваются и учтиво бредут медленной цепочкой. Прилетишь домой, на первом же аэродроме у трапа — нетерпеливая куча! Стюардесса срывает голос, люди с трудом, наперекор себе, сбиваются в какую-то фигуру, в лучшем случае напоминающую треугольник. Спешим. Как будто самолет может улететь без нас! И теряем уйму времени. Никак не можем организоваться в мелочах.

— Почему?

— Я сказал — нетерпенье. Душа, наверно, такая.

— Какая?

— Лихая... Ненасытная... Щедрая... Она и торопит. И, конечно, неорганизованная. Вся из крайностей.

Уже на углу, там, где вчера простились, он требовательно спросил, подняв глаза:

— Таня, вы хотите, чтобы я поговорил с Костей, с Михаилом Авдеевичем? Я могу, с кем угодно!

— О чем?

— Обо всем. Ах, как трудно, черт возьми! Простите, я не мастер... Может, будет легче, если вдруг сразу взять и перейти на «ты»? Махнуть, как выражаются нынче юные, которым, кажется, все легко...

— Но... я не могу вот так, с лету, махнуть на «ты», Валерий Викторович!

— Один человек как-то внушал мне, мальчишке: «Если долго не переходят с «вы» на «ты», это надежно. Надежные отношения».

— Кто же так славно рассуждал?

— Ваш родственник. Дядя Миша Бадейкин. Вы не поймете, кем он... в этой пустынной пустоте безотцовщины... Видите, мне даже слов не хватает... В какую ситуацию кинула меня судьба! Не могу! И все хочу выяснить быстрее.

Она повернулась и ушла своим летящим шагом раньше, чем он успел опомниться.

И настало новое завтра, после которого уже не будет никаких надежд на скорые встречи. Он уезжал. И снова провожал ее домой, надеясь на долгий путь, но она вдруг обронила:

— Вон мой автобус.

Он схватил ее за руку, по разжал пальцы, так она рванулась.

Из-за наглухо закрывшихся дверок автобуса она даже не махнула ему, будто он для нее пропал, а он сошел с тротуара, зашагал по мостовой вслед за автобусом и только тогда остановился, когда шофер бегущего мимо «рафика», этакой автобусной коробочки, на шустрых колесах, визгливо вильнул в сторону и, приоткрыв дверцу,

рявкнул:

— Чучело!

Чучело, в сером костюме с отстроченными бортами, в отпрессованных брюках, захохотало, замахало портмоне, находчиво выдернутым из кармана:

— Выручи! Друг!

И шофер второй раз завизжал тормозами.

— Куда?

— Газуй! Я покажу, где встать.

И снова у рокового угла он взял Таню за руку и заговорил:

— Ты не ответила мне вчера.

— Вы уедете и все забудете.

— Я вернусь. За тобой.

— У меня есть сын. Ему десять лет.

— С удовольствием взял бы еще и девочку. Зарабатываю я солидно.

Перед своим подъездом Таня вдруг оглянулась. Он все время смотрел ей в спину и вздрогнул. А она улыбнулась и крикнула:

— Я приду проводить вас завтра!

Он и не ждал большего. Но через минуту стало жаль, что она не задержалась еще хотя бы на два слова. Может быть, на нее глазели знакомые из окон дома? Таня, конечно, была из тех, кто этого не переносит. И ему надо живей уйти. Но это лишь догадка, а уходить не хотелось, и он сел на чугунную ограду здешнего сквера, под кроной акации, загустевшей в эти дни, и закурил...

На рассвете Таня подошла к уличному окну своей квартиры и сразу увидела, как в темной тени, будто в глубине листвы, то тлела, то вспыхивала сигарета. Сначала Таня рассердилась, а потом ее окатила радость, странная и напряженная — до звона в ушах. Неужели он всю ночь сидел? Нет, конечно. Ушел и вернулся на рассвете. А вдруг это Костя там? Сидит и курит.

Она вышла на балкон и позвала:

— Молодой человек! — и увидела, как он соскочил с ограды, подбежал и замер в ожидании, это был Лобачев. — Спичек нет. Не могу сварить себе чашки кофе. Помогите, пожалуйста! У вас есть спички?

— Спускайте корзинку, — приложив ладони рупором ко рту, негромко, но слышно крикнул он.

— Как?

— На веревке.

Он рассказывал ей позавчера, как в Неаполе, в тесных кварталах, где улица заменяет двор, женщины с балконов всех этажей спускают корзинки на веревках за овощами, и уличный торговец, вооруженный безменом, выполняет громогласный заказ хозяйки. Не было ишачка с повозкой, полной капусты, не было неаполитанской песни, сигналящей о повозке, но корзинка на бельевой веревке скользнула с третьего этажа до тротуара и вернулась с зажигалкой на дне, изящной, матово-серебряной. Кроме зажигалки на дне Таня нашла картонный листок не больше спичечной коробки, атласный на ощупь, с волнистыми краями. На листке — адрес и телефон.

Он увидел, что она рассматривает его визитную карточку, и снова приложил руки ко рту:

— На всякий случай!

И оба рассмеялись.

И родился в доме огонь под кофейной туркой, и чашка горячего кофе появилась, скрасив одиночество и стирая следы бессонной ночи.

Таня встала под душ, и чем сильней открывала его, чем острей покалывали хлесткие струи, тем заметней прояснялось в голове, обтянутой резиновой шапочкой. Надо ли ей идти провожать Лобачева? Своя машина — не самолет, не поезд; значит, Лобачев будет ждать ее, ведь она обещала. Обязательно кто-то придет с завода, воскресенье этому только способствовало, будет три-четыре официально-дружеских лица. Ну и пусть, она естественно станет еще одним лицом среди других. У нее гарантия безупречности: дело.

Поделиться с друзьями: