Чужая мать

А покой куда-то девался. В министерстве это начали замечать даже не очень внимательные женщины и мужчины. Он уже годился, чтобы написать трактат для бравых кавалеров и для себя, недавнего, о том, как это самое чувство, без которого вроде бы легко обойтись, в неурочный час хватает тебя за горло. И, не замечая опасности, попадаешь в число тех, для кого, как давным-давно говаривали, только и свету в оконце что она. Странно, но факт. Не зарекайтесь, пижоны! Я никого не хочу обидеть, наоборот, расположен ко всем и могу поправить строчку в своем трактате: не зарекайтесь, друзья!

На асфальте мелькали тени ближних деревьев. Когда-то не было ни асфальта, ни дороги, березы и сосны росли здесь, их плоть, казалось, проступала теперь тенями. Но дорога несла в себе не только этот след, она сама была свидетельством человеческого стремления к прогрессу, а к нему причастен и некто Лобачев, которому между тем было грустно смотреть на тени вместо деревьев. Противоречив человек!

Сделав это заключение и внутренне улыбнувшись ему, Валерий понял, что просто прячется от мыслей о своем странном везенье, с которого началось недавнее пребывание там, куда он ехал.

Сначала он заметил эту женщину, поразившую его.

Оказалось, что она и есть Таня Бадейкина, именно та самая, что занимается кауперами.

Она — Бадейкина? Костина жена? Это было завидно, обидно, ужасно!

Но у нее, у Тани, с Костей возник разлад, и явный, хоть она почему-то и не пускалась в разговоры об этом. Ну, можно понять, всякий домашний разлад роняет женщину в чужих глазах, вот она и помалкивала.

Он боялся познакомиться с ее проектом переделки кауперов. А вдруг наивно, примитивно, не годится? Он не смог бы удержаться от откровенных слов.

Ого! Оказалось, она просто — золото! Ее можно было уважать и ценить.

Было неясно, к чему придраться, чтобы поехать на завод.

И вдруг пришло извещение, что на заводе, во Дворце культуры, проводится вечер ветеранов, и его попросили помочь мероприятию, он же прекрасно знает на этом заводе всех старых людей. Сам из этого города. Начальство повыше сказало: вечер провести посолиднее, речи, благодарности, подарки, ну, а заодно, конечно, он проконтролирует, как одевают кауперы, и может задержаться для этого.

Вот когда ему сказали, что он едет, Валерий испугался везенья. Все шло так хорошо, что обязывало предпринять меры, предупреждающие какую-нибудь очередную нелепость, которая все сорвет.

Помешать мог прежде всего дорогой старик. И этот старик — Бадейкин, перед которым он не мог лицемерить.

Лицемерие с некоторых пор вроде и не порицалось и стало оружием для самых бойких. Они могли одного и того же человека хвалить на собрании и ругать в кулуарах, стараясь быть хорошими перед всеми, и все почему-то не удивлялись, а говорили об ораторе: он правильно его ругал; и даже еще мало, есть за что, и правильно хвалил, потом, что от него многое зависит. Друга можно было поносить дома, если он прохиндей и подводит на работе, и так же сердечно прославлять в официальном месте. Ну, и верно, не предавать же его, друга, вслух! Н-да...

Он так не может. Он поэтому и не зашел к старику в прошлый раз, хотя обещал. Старик ничего не знал о его встречах с Таней, но вполне достаточно было того, что знал он сам, Валерий.

Надо скорее увидеть Таню... потом поговорить напрямую с Костей, со стариком, со всеми!

Завод выплыл башнями своих домен из-под грозовой тучи. Эта туча недавно отгрохотала свое и пролилась щедро — по наклонным улицам еще скатывались потоки.

Рабочий день кончился, но главный, предупрежденный звонком из министерства, ждал его. Поблагодарил за режиссера и оператора кинохроники, о которых договорился Валерий Викторович, это потребовало немалых хлопот, они сами сказали.

— Значит, уже прибыли?

— Да, завтра вечером снимут во Дворце культуры выступающих и все такое... А с утра хотят запечатлеть стариков... ветеранов... в цеху, у домны. Всех... кто жив. На выпуске чугуна.

— На выпуске?

— Такой у них план.

— А что? Дело!

Главный стал говорить, что надо бы привезти стариков пораньше, ребята из кинохроники объяснили, что снять даже короткий кадр — не быстрая штука, а многие старики живут на дальних окраинах, он поручил своему водителю, но одна машина...

— Используйте мою! К чему так длинно?

— Спасибо, Валерий Викторович.

— Чью смену наметили для съемки?

— Константина Бадейкнна. Вообще эта семья — чуть ли не в самом центре. Отец Михаила Авдеевича — горновой первых послеоктябрьских лет, сам он — личность известная, сын — мастер домны, жена сына, Таня, — един из ведущих инженеров заводского проектного отдела, вы знаете, старшая дочь — Зинаида Михайловна — директор Дворца культуры! Вот какая династия!

Покоробило, что главный назвал Таню запросто — Таней, но об этом пока не стоило беспокоиться.

— Телефон Бадейкину поставили?

— Дело дней...

— Куда, кому позвонить? Поставили бы завтра, как было бы уместно!

Инженер на телефонной станции, с которым он связался, все знал о телефоне для Бадейкина и обещал постараться.

— Ну ладно, — положив трубку, сказал довольный Валера. — Глянем на кауперы... Татьяна Антоновна уже ушла с работы?

— Ее в школу вызвали. Что-то там с сыном... шустрый мальчишка, говорят...

Он осмотрел кауперы, сделал несколько пометок в блокноте и понял, что должен немедленно увидеть Таню. Не игрушки же все это! Если уж перед другими не хочешь лицемерить, так чего же надувать самого себя?

Опять накрапывал дождь, и главный предложил ему свою пластиковую шапочку, похожую на беретку, чтобы прикрыть слегка седеющие кудри, скажем прямо, величественного вида. Он отмахнулся — пусть мокнут. Водителя еще раньше отпустил устраиваться в заводской гостинице и отдыхать, а к ее дому поехал на обыкновенном автобусе. Возникла первая мысль: и хорошо, что на автобусе, надо поберечь Таню от пересудов, «Волга» со столичным номером слишком заметна. Вторая мысль: как долго еще беречь? Третьей не успело родиться, потому что он увидел Таню.

Она спрыгнула с подножки встречного автобуса на остановке и пошла через простор большого перекрестка, вся на виду, совсем одна. Навсегда запомнится это мгновение...

Опять повезло — только подъехал, и она!

Таня пересекала улицу быстрым шагом, короткие полы ее плаща отскакивали от коленок, ветер трепал и загибал хрустящие углы, легкий серый шарф, обнимавший длинную шею, пузырился и реял. Она придержала его рукой, входя в солнечное пятно. Вечернее солнце, словно бы для фотографа, кинуло на нее свет.