Цицианов

В выборе способов «умиротворения» горцев правительство постоянно колебалось между мирными средствами и «вооруженной рукой». О мягком обращении с кавказскими народами неоднократно говорили и Екатерина II, и Павел I. Александр I, выступая за «человеколюбивое» отношение к горцам, тем не менее считал необходимым «наказывать» их за нападения на войска, следующие из России на Кавказ «…для прекращения впредь подобного». На царя сильное впечатление произвел рапорт генерал-майора А. Мейера от 18 октября 1803 года, содержащий описание пяти эпизодов «шалостей» горцев: обстрелы русских постов и отрядов, убийство отставного подполковника, ехавшего из Тифлиса в Ставрополь, угон табуна лошадей, принадлежавшего полку донских казаков [581] . В дальнейшем царь несколько раз гневался на своих генералов за чрезмерно жесткие, по его мнению, действия в отношении мирного населения. В силу особенностей своего характера, а еще в большей степени для поддержки своего имиджа человеколюбца Александр I нервно относился к известиям о кровавых сражениях, даже если таковые расширяли пределы его владений. Он прислал Цицианову после взятия Гянджи рескрипт следующего содержания: «…Похваляя меры кротости, которые вы предпочтительно употребить желали, не менее одобряю строгое средство, вынужденное упорством Джават-хана. Российским воинам, всегда побеждать приобыкшим, неприлично было бы уступать надменности азиатской, и пример таковой, возгордя прочих владельцев той страны, предназначенных в подданство Империи, представил бы конечно впоследствии трудности в совершении плана, вам в руководство данного. А потому, признав необходимость жестокой меры приступа, остается мне только воздать должную похвалу храбрости войск, в действии том подвизавшихся, и радоваться, что человеколюбие обуздало запальчивость, с таковым подвигом нераздельно сопряженную… Случившееся с Ганжой и порученное генерал-майору Гулякову наказание Джарской провинции за вероломство ее покажут достаточно народам страны сей, чего они ожидать имеют и от милосердия Россиян, и от прещения их за несоблюдение доброй веры и невыполнение обещанного…» [582]

581

АКА К. Т. 2. С. 228-229.

582

Дубровин Н.Закавказье… С. 238-239.

Подобно тому как Александр I метался от конституционализма к самовластию, он то взывал к милосердию на Кавказе и «выговаривал» военачальникам, допускавшим неоправданные, по его мнению, жестокости, то требовал сурового наказания, как будто не понимая, что за этим стоят разорение жилищ, кровь и ненависть. Так, 11 апреля 1801 года он разрешил Кноррингу за нападение кабардинцев на осетин и разорение церкви «какой заблагорассудится сделать им репрезаль». Однако спустя полтора месяца (28 мая) посоветовал своему представителю на Кавказе «как можно меньше мешаться в дела горских народов, покудова не касаться будут границы нашей, ибо сии народы находятся больше в вассальстве нашем, нежели в подданстве». Такое же колебание наблюдалось и позднее. В 1810 году в письме главнокомандующему император указывал на то, что спокойствия на Кавказской линии следует добиваться не разорением аулов и убийством их жителей, а «ласковым и дружелюбным обхождением с горскими народами». При этом в пример ставились отношения с «киргизцами» на Сибирской линии, где главную роль играло «доброе соседство русских и расположение пограничного начальства к мирной жизни». Александр I назвал прискорбным событием поход отряда Эристова за Кубань, во время которого было убито 115 черкесов, в том числе 31 женщина. «…Экспедицию сию нахожу не только не заслуживающей благоволения моего, но весьма напротив неприятной по чувствам моим… Тогда только заслужат начальники на линии благоволение мое, когда будут стараться снискивать дружество горских народов ласковым обхождением, спокойным с ними соседством и когда выведут из употребления поиски и вторжения, убийства и грабежи без малейшей для государства пользы…» [583] Однако миролюбивое настроение правительства улетучилось после того, как горцы в том же 1810 году разгромили несколько постов и уничтожили высланные «на перехват» группы казаков. Потери черноморцев составили убитыми 144 человека; в их числе был полковник Тиховский. 21 января 1810 года Александр I разрешил «наказать» горцев проведением карательной экспедиции. В рейд отправился отряд генерала Булгакова общей численностью более пяти с половиной тысяч человек; были разорены несколько десятков деревень [584] . Но когда Булгакова представили к награждению орденом Святого Александра Невского, царь отказался подписывать указ об этом из-за слухов, что тот «в средствах по усмирению мятежников употреблением непомерных мер жесткости и бесчеловечия перешел границы своей обязанности…» [585] .

583

РГВИ А. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 1129. Л. 2.

584

Там же. Ф. 846. Д. 6186. Л. 119, 124-126.

585

Там же. Д. 6190. Л. 1-3.

Поскольку военная составляющая стала основой контактов россиян с народами Северного Кавказа, слова о воинственности последних заняли ключевое положение в большинстве описаний края: «Горцы выше всего на свете ставят неустрашимость и даже дерзкую отчаянную храбрость… Народ сей (чеченцы. — В.Л.)отличается от всех горских племен особенным стремлением к разбоям и хищничеству, алчностью к грабежу и убийствам, коварством, воинственным духом, смелостью, решительностью, свирепством, бесстрашием и необузданной наглостью» [586] .

586

Картина Кавказского края… Ч. 3. СПб., 1834. С. 159, 173.

О том, как решить горскую проблему, задумывался и видный государственный деятель первой половины XIX века адмирал Николай Семенович Мордвинов, автор многих законопроектов и программ. Плодом его раздумий стал документ, известный как «Мнение адмирала Мордвинова о способах, коими России удобнее можно привязать к себе постепенно кавказских жителей». Адмирал полагал, что племена, живущие в природной крепости, «останутся навсегда и вечно в независимости, доколе сохранят свои нравы, обычаи, доколе довольны будут дарами одной природы и вне домов своих находить будут всё, что умеренным и обыкновенно при диком состоянии малочисленным желаниям удовлетворяет несбыточно». Мордвинов не воевал на Кавказе, но, будучи человеком образованным и умным, предрек огромные трудности при решении проблемы исключительно военными средствами: «…Таковых народов оружием покорить невозможно; вечная вражда приседит на границе их и часто успевает в грабежах и разорениях, когда менее она ожидаема. Число войск, великие воинские снаряды и превосходство в военном искусстве не оградят с безопасностью от временных их нападений. Часто будут они удачны, всегда будут вредны соседственным мирным селениям. Необходимость потребует содержать великое число войск, истощевать великие сокровища денег, иметь повсюду воинские отряды, испытывать в людях великий ущерб от беспрестанного бдения, от беспрестанных переходов, от недостаточеств различных, от всего, что здравию человеческому вредно: от зноя солнца, от ветра, от дождя, от испарений влажной земли. И все таковые усилия едва доставят спокойствие ограждаемым воинскою стражею селениям».

Мордвинов был человеком высокого полета. Он мыслил масштабно, выражаясь современным языком — геополитически: «Россия должна иметь иные виды; не единую временную токмо безопасность и ограждение соседних своих нив и пастбищ. Пред нею лежат Персия и Индия. К оным проложить должно дороги и соделать их отверстыми и безопасными во внутренность России. Европа устарела и требует мало от избытков наших; Азия юная, необразованная, теснее соединиться может с Россиею: и все, что изящное в превосходстве просвещения и труде заключается, послужит к увеличению могущества России над сею пространнейшею и важнейшею частью света. Нашему рукоделию, промышленности и торговле предлежат богатейшие истоки на юге, нежели на севере. Каспийское и Черное моря прилежат к плодороднейшим пределам России, согреваемым теплейшими лучами солнца и по селам и градам долговременнее и успешнее в году могущим заниматься работами». Далее Мордвинов формулирует программу культурной экспансии — более медленной, но более пригодной для присоединения Кавказа, а главное, для закрепления там своих позиций: «Должно увеличить число вещей, им (горцам. — В.Л.)потребных, должно возродить в них новые желания, новые нужды, новые привычки, должно ознакомить их с нашими услаждениями, нашими увеселениями и умягчить суровую нравственность их нашим роскошеством, сблизить их к нам понятиями, вкусами, нуждами и требованиями от нас домашней утвари, одежды и всяких прихотливых изделий. Тогда не токмо сдружимся с ними на границах их, но достигнем до ущелий сокровеннейших их гор, куда ядра и штыки наши достигнуть никогда не возмогут и коими токмо вечную вражду питать возможно».

Во все времена животрепещущие вопросы подталкивали к письменному столу множество людей, создававших проекты различной степени детализации. В XVIII — начале XIX века «прожектерство», то есть сочинение программных документов, стало одним из заметных социокультурных явлений. В ряде стран подобного рода творчество являлось едва ли не обязательным признаком принадлежности к элите. Значительная, если не основная часть проектов была очевидной «маниловщиной», никак не соотносившейся с реальностью. Мордвинов же предлагал вполне реальные меры сближения с горцами. Поскольку наибольшую потребность местные жители имел в соли и железе, он считал необходимым предоставить главнокомандующему на Кавказе своеобразную монополию на эти предметы (организация торговли, подарки, эмбарго и пр.): «…сим способом главнокомандующий возможет соделаться благотворителем жителей горных». Далее адмирал выдвинул идею использовать местные обычаи для установления добрососедских отношений, причем идею по-своему революционную: пришельцы должны были вести себя в рамках местных традиций гостеприимства и обмена дарами! Главнокомандующему и всем чиновникам, к которым обращались местные жители, предлагалось обзавестись специальными помещениями — «кунацкими», «снабженными всем, что для горского жителя может быть приятным, покойным и увеселительным». «Подарки должны быть того роду, кои приучить их могут более к нашим обычаям и к новым нуждам, дабы таковые подарки, размножаясь употреблением внутри их земли, приучили их к покупке таковых же впредь». На все это предполагалось отпускать в распоряжение кавказского начальства около 100 тысяч рублей серебром в год. Дополнительными мерами могли бы стать «школы для воспитания молодых князей и детей старшин народных», «празднества, кои могли бы разными увеселениями привлекать на оные горских жителей», а также формирование «гвардейского кавказского отряда». Все это, по мнению Мордвинова, позволило бы «умиротворить» горцев и пресечь турецкое влияние на них. Являясь одним из основателей Вольного экономического общества, автор знал, что никакая писательская страсть и никакая красота и стройность слога в таких документах (да и во многих других тоже) не могут соперничать с убедительностью цифр, показывающих финансовую пользу или таковой же ущерб. Поэтому он завершил эту часть программы следующим предложением: «Издерживая, как здесь предполагается, по сту тысяч рублей, сберегутся миллионы рублей, издерживаемые ежегодно на содержание великого числа войск для единого сохранения границы, без приобретения в доход и единого рубля в пользу империи». Мордвинов прекрасно понимал, что Кавказ — дверь в Азию. Поэтому его программа рассматривала и первые шаги, направленные на продвижение России в Закаспийской области. Предлагалось основать колонию на берегу Красноводского залива, что давало средство влияния на туркменские племена и на Хиву. Чтобы не пугать местное население, адмирал советовал придать колонии вид торговой фактории, без видимых признаков военного форпоста. Он полагал, что туземцы «…в последствии времени приучатся к владычеству, принадлежащему всегда просвещеннейшему народу над диким. Успех сей достоверен, когда никакой с нашей стороны поступок не возмутит их доверие к миролюбивым нашим видам и когда взаимные токмо выгоды строго соединять нас будут. Сия златая стезя в Азию лежит доныне бесполезно для России, паче же увлекает злато наше из России дальним медленным и опасным ходом торговли нашей с Азиею».

Хотя это сочинение датировано 1816 годом, его можно считать современным периоду управления Цицианова. Подавляющее большинство пунктов плана Мордвинова вполне годилось для составления долгосрочных программ переустройства Кавказа, но главной проблемой являлось нетерпеливое желание властей всех уровней поскорее добиться видимых результатов.

В августе 1804 года на стол главнокомандующего лег документ, заслуживающий определения «прелюбопытнейший», — «Записка о беспорядках на Кавказской линии и о способах прекратить оные». За время, которое Россия потратила на утверждение своего господства на пространстве между Черным и Каспийским морями, таких сочинений появлялось немало. Однако все они составлялись людьми, родившимися и выросшими в России. Это же было написано кабардинцем, полковником Измаил-беем Атажуковым.

Начинается записка частью «констатирующей», где говорится о том, что горские народы препятствуют своими воинственными действиями сообщению России с Грузией, разоряют ее восточные районы, совершают набеги на казачьи станицы по Кубани и Тереку. Все племена делились по своему подданству на три группы — «российские» (кабардинцы и осетины), «турецкие» (народы Западного Кавказа) и «никому не подвластные» (Чечня и Дагестан). Следующую часть можно назвать программной, и мы ее приводим целиком:

«Усмирить силой сих горских жителей никогда возможности не будет. Примеры многих горских народов, кои силой нигде покорены не были, довольным тому руководством служить могут. Но если бы из сих племен первенствующие были бы в наших видах, то влиянием и силой своей они могли бы много иметь действия на усмирение других. С некоторой достоверностью полагать можно, что первенство сие имеют кабардинцы. Они уже считаются подданными России, но надобно еще более их к ней привязать, соделав им приятным наше над ними начальство. Думать надобно, что политика России с горскими жителями состояла до сей поры в том, чтобы содержать их между собой в некотором несогласии, дабы мужественный сей народ не мог единомыслием усилиться и соделаться нам опасным. Здесь не место исследовать, до какой степени такое правило с хорошей моралью может быть согласно. Обстоятельства переменились, и то, что могло быть нужно, когда мы ничего не имели по ту сторону гор, ныне сделалось вредным. При настоящем положении дел, кажется не можно отвергнуть, что уже внутренние сих народов раздоры терпимы быть не могут и что должно привести их в повиновение добровольным покорением. Каким образом пресечь против нас неудовольствия: вот в чем состоит предмет изыскания».

Обращает на себя внимание то, что автор записки однозначно позиционирует себя на российской стороне, употребляя местоимения «мы», «нас». Мы видим хороший литературный язык, превосходящий по стилю тексты, созданные русскими чиновниками. Если это писал сам Измаил-бей Атажуков, то перед нами яркий пример глубокого проникновения русской культуры в горское общество.

В описании населения Северного Кавказа довольно изящно представлено главенствующее положение кабардинцев: «Жители Кавказских гор, делясь на множество разных народов и племен, находятся под разными управлениями. Из них происходящие от двух братьев Чер и Кес, вышедших из Аравии от княжеского рода, Курейши называемого, составляют корень нынешних черкес». Но кабардинский полковник усвоил значение не только древности рода, но и древности службы, роль культа Петра Великого и весомость любой ссылки на причастность к его деяниям: «Кабардинцы считают себя под покровительством России со времени царя Ивана Васильевича и имеют предание в знак верности и услуг, оказанных им российским государям. Между прочими таковыми были князья Мисост Атажуков и Кылчук Жамбулатов. Из находившихся при них черкесских дворян некоторые отличались при взятии Петром Великим Азова, а когда сей великой государь предпринял походы Персидские, то при нем также были черкесские князья Бекович и Аслан-бек из Жамбулатовой фамилии».

Далее излагалась история возникновения и развития российско-кабардинского конфликта. До устройства Кавказской линии в предгорьях будто бы царило полное спокойствие, даже капканы, расставленные русскими на лисиц, оставались в неприкосновенности, а дерзнувших достать из них пойманного зверя наказывали сами горцы, пасшие свои стада на бескрайних лугах. Аркадию разрушили «находящиеся около Кубани народы», которые, «быв поощряемы с турецкой стороны, наводили беспокойствия». Снимая с кабардинцев всякую ответственность за происходящее, Атажуков уточняет: «Сии беспокойствия причиняли татары разных племен, кочующие между Кубанью и Тереком». Для отражения их нападений в 1770 году были переселены 850 казачьих семей с Волги и Дона. «Сие новое ополчение стало притеснять без разбора как тех, кто причиняли беспокойствия, так и кабардинцев, которые, потеряв чрез то отрезанные у них земли, ощутили в прокормлении стад своих большую нужду. Чрез линию пропускать их не стали без билетов, которые, как легко статься может, раздавались не без злоупотреблений. Кабардинцы, не подавши таким притеснениям поводу, но потеряв сим образом свою собственность, доведены до крайности искать способов удовлетворения. Сим начались все беспокойствия от них на линии, кои немало подкреплены были и беспорядками собственных наших казаков, которые у них отняли скот и целые табуны. Подвластные им народы осетинцы и абазинцы, видя их занятыми Россией, воспользовались случаем отбыть от их власти и они, прервав узы, соединявшие их с ними, пустились во все беспорядки».

Далее Атажуков обосновал необходимость сохранить традиционную социальную систему кабардинцев: доминирующее положение занимают князья, которым подчиняются дворяне, делящиеся на три разряда, а «народ находится в совершенном узничестве дворян и князей». Покушение на эти устои крайне рискованно: «Черкесы, как и все народы, у коих законы основаны на обычаях и преданиях, из рода в род переходящих, отменно привязаны к своим коренным постановлениям. Они с трудом потерпят какую-либо в них перемену; да и вероятно, что местоположение, ими занимаемое, коим охраняется их вольность, немало действует на дух, их независимость знаменующий». Одной из важнейших причин внутрикабардинских междоусобиц названа опрометчивая практика приглашения русских военачальников в качестве третейских судей в спорах между князьями. Генералы, «не внемля нужде делать суждения сообразные их (кабардинцев — В. Л.)обычаям, часто их нарушали и поддерживали свои суждения военной рукой». Таким образом, кабардинцы были недовольны захватом их сельскохозяйственных угодий, взглядом на них как на неприятелей, приемом беглых князей и простолюдинов, вмешательством во внутренние дела, применением российских форм судопроизводства и, наконец, покровительством племенам, которые ранее были подвластны кабардинцам.