Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17
Шрифт:
Я, как и Рита, не верил в виновность Николая Сулимы – не тот человек. Стяжать – это не его. Да, он тащил в дом разный дефицит, так странно ожидать иного от замдиректора продснаба! Что ж ему, гордо отвергать чай «со слоном», из принципа заваривая грузинские опилки 2-го сорта?
«Подстава, не иначе!» – крутилось в голове.
Или дальний отголосок всесоюзного «шухера». Уже шепотки пошли о новых репрессиях, а «свидомые» многозначительно поминают зловещий тридцать седьмой. Есть с чего – по всей стране раскручивались, как нарождающиеся рукодельные тайфунчики, набирали охват и силу операции
Пошли по этапу Рашидов с Адыловым. Задержали Насриддинову. Посадили «Железную Беллу». Арестовали Медунова, а прицепом сняли его покровителя – Кулакова из Политбюро. Об этом даже в «Правде» новость тиснули! Мелким шрифтом, на третьей полосе…
Похоже, Брежнев не только получил мои писульки, но и всерьез воспринял их, примеряя нынче сталинский френч. Но Николай Сулима тут каким боком?
У Ритиного дома я притормозил – возле подъезда дежурили милицейская «Волга» и «луноход». Парочка блюстителей лениво курила, а в окнах опасливо белели соседские лица.
Приняв независимый вид, я поднялся на третий этаж. Дверь тринадцатой квартиры стояла распахнутой, и тянуло из нее горестями, будто помер кто.
Я храбро вошел.
Риткин отец все так же сидел на табуретке, голову повесив, только в запястья ему впивались стальные челюсти наручников. «Рыбкин дом» выглядел как место преступления – среди камней, осколков толстого стекла и полегших водорослей серебрились мелкие тушки гуппи. Скатанный ковер мок в ванной, а по влажному линолеуму разметалось грязное полотенце.
– Молодой человек, – послышался сухой голос, – покиньте помещение!
Пожилой участковый смотрел на меня строго и печально.
– Я за вещами для Ритки! – заговорил я, как мог, убедительней. – Девчонка-то тут при чем? Ей же ходить не в чем!
Николай Алексеевич встрепенулся, выныривая из тяжких дум.
– Миша? – подался он ко мне. – Ты видел Ритку?
– Не волнуйтесь, дядь Коль, Рита у нас.
– Сла-ава богу… – обмяк Сулима-старший и затянул просительно: – Савелий Кириллыч! Ну, пусть хоть одежонку дочке занесет, а?
Участковый засопел сердито и подозвал молодого сержантика, выглянувшего из кухни:
– Проследи.
– Есть, товарищ капитан! – бойко козырнул служивый.
Поймав напряженный взгляд Сулимы, я решительно зашагал в Ритину комнату. В дверях меня догнал вздрагивающий голос:
– На третьей полке!
Похоже, в шкафу еще не рылись. Сунув руку под стопку маечек на третьей полке снизу, я сразу нащупал начатую денежную пачку – и выхватил ее вместе с бельем. Платья и юбочки, кофточки и свитерки, кроличий полушубок и теплые сапожки, учебники и тетради, документы и даже фотоальбом – все ухнуло в сумку.
– Заканчивай! – нервно прикрикнул Савелий Кириллыч. – Подъехали уже!
– Иду, иду! – Подхватив объемистую кладь, я заторопился к выходу. – До свиданья, дядь Коль!
– Скажи Ритке, что я ее… что я обязательно позвоню! – вскинулся Сулима. – А мама, наверное, в Николаеве… Слышишь?
– Слышу, дядь Коль!
– Вот такие пирожки… – вздохнул подозреваемый.
– Держитесь, дядь Коль!
Я шагнул на площадку, слыша топот снизу. В дверях возник сержант, красноречиво тыкая пальцем вверх. Я понятливо взлетел на
четвертый этаж – в прогале между лестниц посверкивали погоны.Скучать с пожитками довелось недолго. Вскоре понурого Сулиму вывели двое в форме. Следом показался милицейский чин с толстой папкой, едва вмещавшей истрепанные бумаги. Отдуваясь, он утирал лоб большим клетчатым платком.
Участковый запер квартиру, и молоденькая сотрудница органов затеяла церемонию опечатывания двери.
Дождавшись, пока Савелий Кириллович удалится, перхая в кулак, я неторопливо спустился – и сделал удивленные глаза.
– А чё? Выселяют?
С трудом удерживая официальное выражение на хорошеньком личике, сотрудница наклеила бумажную полоску с грозными печатями.
– Выселяют, – кивнула она, стрельнув глазками. – С полной конфискацией имущества!
– Ничё себе… – сокрушенно покачал головой.
«Это я удачно зашел…» – подумал грустно и направил стопы домой.
…Весь привычный алгоритм вечерней жизни нарушился, но так даже веселее. Лишь у мамы порой залегала складочка на переносице.
Распаренная Настя покинула ванную, встряхивая мокрыми волосами, и крикнула:
– Ритка, твоя очередь!
Одноклассница, смущенно на меня поглядывая, словно извиняясь за выпавшие мне бытовые неурядицы, скрылась в ванной. Зашумел душ, и мама поманила меня на кухню.
– Миша, – серьезно сказала она, – я понимаю, что вы нравитесь друг другу, но очень прошу тебя… э-э… о сдержанности…
– …Э-э… о воздержании, – перевел я ее слова.
– Вот сейчас как дам по шее! – Нарочитая суровость не долго удерживалась на мамином лице – смазалась улыбкой. – Мишка, ты когда успел так вырасти?
– Я? Да ты что! – Меня подхватила и понесла волна веселого мальчишества. – Я на физре третьим стою!
– Вот точно получишь! – Узкая ладонь с колечком на безымянном накрыла мою пятерню. – Мы договорились?
– Хорошо, мам, буду спать один, – пообещал я, с удовольствием замечая, как розовеют мамулькины щеки.
Щелкнула задвижка, и грудной голос «беженки» проник мне прямо в подкорку, приятно щекоча аксоны с синапсами:
– Лидия Васильевна, идите, я помыла ванну!
– Посидела бы еще, – подхватилась мама, – чего ты?
– Да ну, разбухну еще, – несмело пошутила Рита.
Едва закончилась «Песня-75», я вежливо турнул прелестниц, застилая диван в зале – свою комнату, как истинный джентльмен, я уступил гостье.
– Всем спокойной ночи! – прозвучало мамино контральто, и бысть тьма.
Лишь по темному потолку изредка проползал силуэт оконной рамы, подсвеченной фарами, и колыхались неясные тени. Хороводящие мысли замедляли свое кружение, зыбкая тишина заполняла дом до краев. Дневные тревоги, страхи, сомнения тонули в пустоте подсознания, тасуясь в причудливый сон…
Вторник 25 ноября 1975 года, утро
Первомайск, улица Мичурина
С ночи выпала первая пороша, нежной лилейной белью опушив улицы и крыши, замазав яркие краски, как «Штрих» – опечатки. Только опалесцирующее серое небо да угольные росчерки по снежному ватману. Вековечная гравюра из собрания зимы.